Пул-хоо не помнил, как пришел он к такому видению истории, не помнил, отчего решил рассказать ее в картинках на бумаге, но эта книга стала важным делом его жизни. Поначалу он заносил в нее события, отмеченные в более древней летописи, на расписанной шкуре, затем – то, что выпало на долю собственной памяти. А в старости он полюбил обращаться во времени вспять, и хотя не умел ни читать, ни писать, календарь дал ему эту возможность. То было средство осознания собственного места в мире, он мог как бы прозреть всю долгую полосу от самого своего прихода и ощутить в жилах силу, пришедшую в движение с его рождением. До того же лежала лишь тайна, своего рода исход, доисторичный и непроницаемый – реальность вне какого-либо объема, протяженности или любого иного смысла, кроме мифа. Он мало ведал об этом, что почти не заботило его: кайова вступили в этот мир, познали страдание и торжество и странствовали, пройдя дальний путь от своей первородины. Но все это стало для Пул- хоо единым мгновением, как если бы весь мир возник тем утром 13 ноября 1833 года, когда небо наполнил тот удивительный звездопад – самый мощный из когда-либо отмечавшихся метеоритных дождей. Он раскрыл книгу на первой странице, и то был Де-пегйя-де саи – ноябрь 1833 года, и падали звезды. Он прикрыл глаза, чтобы лучше видеть их. Они были повсюду во тьме, воистину, столь бесчисленные и сияющие, что сама ночь сотрясалась от них.
Они летят как искры, думал он, и представил еще стройные, заостренные листья, обращенные к солнцу, и чистейшие блики искрящиеся на воде. И пока он созерцал в этом забытьи, звезды превратились наконец в нечто такое, чего он никогда не видел, да и не увидит иначе – вне своего воображения и кровной памяти.
И верно – они не были подобны ни искрам, ни листьям, ни бликам на воде. В каком-то более древнем и почти совершенном единстве движения и света звезды кружились по всему окоему его внутреннего зрения. Они катились и меняли пути, приближались и нависали – и медленно и безмолвно тонули в бездне. Безмолвно… Мужчины, женщины, дети метались вокруг среди вспышек света, округлив глаза, с искаженными страхом ртами, но он не слышал их метаний и криков. И всё же окружающее безмолвие не казалось ему странным. Было так, словно земля – пусть даже лишь та земля, которую он ведал – скатывалась в застывшую чёрную тьму.
И пусть этот сверкающий хаос был неким образом лишь частью его сиюминутного восприятия на грани бреда, как и безмолвие – уделом, в который неумолимо падали звезды. Они взмывали и падали сияющими линиями, размеряющими пространство и время, определяя вечность. А он глядел на них, стоя у пределов времен и за ними. Пул-хоо умер в 1939 году, прежде, чем я по-настоящему смог узнать его. Но я представляю его именно так. И вот он уходит, погружённый в свои видения, этот старик, давший мне имя…
This file was created
with BookDesigner program
28.09.2013
