Путь к Горе Дождей - [22]

Я начал поиски материала – чисто устного, однородного и в то же время широко отражающего систему культурных ценностей народа. Тут у меня было определенное преимущество: ведь я сам американский индеец и многие годы прожил в индейских резервациях Юго-Запада. С тех пор как я научился воспринимать себя самого и выражать свои мысли с помощью речи, я слышал предания кайова, чьим потомком являюсь. Три столетия тому назад кайова жили в горах неподалеку от истоков реки Иеллоустон (сейчас это западная часть штата Монтана). В конце XVII века началась длительная миграция на юг и восток. Кайова прошли по нынешней границе Монтаны и Вайоминга к горам Блэк-Хиллс, затем двинулись дальше на юг, вдоль восточных склонов Скалистых гор и вышли к горам Уичито, лежащим в чаше Южных равнин (ныне – юго-западная Оклахома).

Я вновь упоминаю об этом давнем пути, проделанном кайова, ибо в известном смысле он оказался решающим для народного сознания и изменил представление кайова о самих себе. Длительность их миграции исчисляется многими поколениями, а проделанный ими путь – многими сотнями миль. В начале его кайова были отчаявшимися разобщенными людьми, обреченными на унизительную повседневную борьбу за существование. К концу его они стали сообществом воинов, охотников на бизонов. Во время долгого своего пути они сели на лошадей, перед ними открылась ширь равнин, они обрели власть над этими пространствами и высокое чувство судьбы. В союзе с команчами кайова около ста лет были хозяевами южных равнин. Это переселение и новый золотой век, к которому оно привело, нашли отражение в преданиях кайова и всей их культуре. Несколько лет тому назад я повторил их путь, а, завершив его, побеседовал со стариками и узнал от них много интересного: были тут сведения о прошлом и поучения, факты и вымысел, причем все – в виде устных рассказов, все ценно и значимо само по себе. Я взял переводы нескольких преданий о миграции кайова и расположил их так, чтобы по ним можно было как-то проследить и хронологическую последовательность событий на всем протяжении пути, и сам путь – в смысле чисто географическом. Этот вот сборничек, а поначалу то был всего- на- всего сборник преданий, был выпущен под названием «Странствие Тай-ме» так называемым «подарочным» изданием, ограниченным тиражом в сто изготовленных вручную экземпляров.

Позднее сборничек этот, дополненный иллюстрациями и комментариями, вышел уже в обычном издании под названием «Путь к Горе Дождей». Книга эта, в известном смысле, экспериментальная, принцип повествования тщательно продуман, и я хотел бы сказать о нем несколько слов. Затем я, с вашего позволения, сошлюсь на текст, чтобы показать, как в нем этот принцип реализуется. А в завершение мне хотелось бы подробно прокомментировать одно из преданий. В книге отчетливо просматриваются три составляющие: мифологическая, историческая и личная. Сперва дается перевод предания, затем следует двухчастный комментарий: один – исторический, другой – личный, связанный с воспоминаниями автора. Хотелось бы думать, что с помощью этих элементов, вместе взятых, можно наиболее убедительно доказать всю значимость устной традиции. Для повествования такого типа особенно удобный жанр – хождение. А «Путь к Горе Дождей» и есть рассказ о хождении, насыщенный смыслом, явным и скрытым.

А теперь обратимся непосредственно к тексту.

Предания кайова, включенные в «Путь к Горе Дождей», составляют нечто вроде литературной хроники. В известном смысле, каждое из них – веха на знаменитом пути кайова с верховий реки Иеллоустон к реке Уошито. Из них мы узнаём, что, когда людям племени кайова открылась ширь Великих равнин, они преобразились внутренне, в них проснулись стремление к поиску, жажда открытий. Хотя некоторые из этих преданий восходят ко временам весьма отдаленным, записаны они только сейчас. Одно из них имеет для меня особенно важное значение. Когда я был ребенком, отец рассказывал мне сказание о стрелоделателе, повторял его частенько, поскольку оно очень мне полюбилось, и то, как мне его сказывали, – одно из самых первых моих воспоминаний. Вот это предание:

Жил некогда муж с женой. Ночной порой они были одни в типи. При свете костра мужчина делал стрелы. Через некоторое время он что-то почуял. На стыке двух шкур типи было небольшое отверстие. Кто-то стоял снаружи, заглядывая внутрь. Человек продолжал работать, но сказал своей жене: «Кто-то стоит снаружи. Не бойся. Давай говорить спокойно, как обычно». Он взял стрелу и сжал зубами. Потом, как и следовало, приложил ее к луку и прицелился, сначала в одном направлении, потом в другом. И все время он продолжал речь, будто обращаясь к жене. Но говорил так: «Я знаю, что ты там, снаружи, ибо чувствую твой взгляд. Если ты кайова, то поймешь мою речь и назовешь свое имя». Но ответа не было, и человек продолжал свое дело, направляя стрелу поочередно во все стороны. Наконец, прицел совпал с местом, где стоял его противник, и он спустил тетиву. Стрела вошла точно в самое сердце врага.

До сих пор предание о стрелоделателе было известно лишь очень немногим, оно было непрочным звеном в той самой древней речевой стихии, которую мы именуем устной традицией, – непрочным, ибо сама эта традиция непрочна. Сколько бы раз ни рассказывалось предание, от полного забвения его неизменно отделяет лишь срок жизни одного поколения. Но потому-то его и хранили так бережно. Не будет преувеличением сказать, что оно выражает смысл человеческого бытия. Вот мы и дошли до сути интересующей нас проблемы. Ведь предание о стрелоделателе есть также связующее звено между речью и литературой…