Путь-дороженька - [12]

Взмешенная грязь на дороге после дождя вспухла кочками. Тачанку встряхивает, раскачивает из стороны в сторону. Шагают мимо телеграфные столбы, без конца змеится дорога.

В хуторах, в поселках - шум, мужичьи взгляды исподлобья, бабий надрывный вой...

Вторая группа откололась от армии и пошла по направлению к Миллерову. Армия двигалась левей.

Перед вечером Долбышев достал из козел измятую буханку хлеба, разрезал арбуз. Прожевывая, кинул Петьке:

- Ешь, браток, ты теперь нашей веры!

Петька с жадностью съел ломоть спелого арбуза и краюху хлеба, пахнущую конским потом.

Долбышев откромсал тесаком еще ломоть, сунул Петьке.

- Только нет у меня на тебя надежи! Так соображаю я, что сбегишь ты от нас! Порубать бы тебя - куда дело спокойнее!

- Нет, дядька, напрасно ты так думаешь. Зачем я от вас буду убегать? Может, вы за справедливость воюете...

- Ну да, за справедливость. А ты думал - как?

Петька поправил на глазу повязку и сказал:

- А ежели за справедливость, то на что ж вы народ обижаете?

- А чем мы его забижаем?

- Как чем? Всем! Вот хутор проехали, ты у мужика последний ячмень коням забрал. А у него детишкам есть нечего.

Долбышев скрутил цигарку, закурил.

- На то батькин приказ был.

- А ежели бы он приказ дал всех мужиков вешать?

- Гм... Ишь ты, куда заковырнул!..

Долбышев развешал над головой полотнища махорочного дыма, промолчал.

А на ночевке Петьку позвал к себе сотенный, рябой матрос Кирюха-гармонист,- сказал, помахивая маузером:

- Ты, в гроб твою мать, так и разэтак, если еще раз пикнешь насчет политики - прикажу поднять у гачанки дышло и повесить тебя, сучкинова сына, вверх ногами... Понял?

- Понял,- ответил Петька.

- Ну, метась от меня ветром да помни, косой выволочек, чуть что другой глаз выдолблю и повешу!..

Понял Петька, что агитацию нужно вести осторожнее. Дня два старался загладить свой поступок: расспрашивал у Долбышева про батько, про то, в каких краях бывали, но тот хранил упорное молчание, глядел на Петьку подозрительным, исподлобья, взглядом, цедил сквозь сжатые зубы скупые слова. Однако Петькина услужливость и благоговение перед ним, перед Долбышевым (который родом сам не откуда-нибудь, а из Гуляй-Поля и жил с Нестором Махно прямо-таки в тесном суседстве), его растеплили, разговаривать стал (у он с Петькой охотнее - и через день выдал ему карабин и восемьдесят штук патронов. В этот же день перед вечером сотня стала привалом неподалеку от слободы Кашары. Долбышев выпряг из тачанки коня; подавая Петьке пибарку, сказал:

- Скачи, хлопче, вон до энтих верб, там пруд, почерпни воды, кашу заварим!

Петька, стараясь сдержать прыгающее сердце, сел верхом и мелкой рысью поскакал к пруду. "Доеду до пруда, а оттуда в гору, и айда",- мелькнула мысль. Доехал до пруда, обогнул узкую, полуразвалившуюся плотину, незаметно бросил цибарку и, ударив коня каблуками, выскочил на пригорок. Словно предупреждая, над головой взыкнула пуля, около становища хлопнул выстрел; Петька помутневшим взглядом смерил расстояние, отделявшее его от становища: было немного более полверсты. Подумал: "Если скакать на гору, непременно настигнет пуля". Нехотя повернул коня, поехал обратно. Долбышев, подвесив на кончик дышла казанок с картофелем, глянул на Петьку, сказал:

- Будешь баловать - убью! Так и попомни!

VII

Ранней зарей Петьку разбудил воющий гул голосов. Проснулся, сбросил с тачанки попону, которой укрывался на ночь. В редеющей синеве осеннего дня перекатами колыхался крик.

- Дядька, что за шум?

Долбышев, стоя на козлах, во весь рост махал лохматой папахой и, багровый от натуги, орал:

- Батькови здравствовать!.. Ур-ра-а!..

Петька привстал, увидел, как по дороге, запряженная четверкой вороных, катится тачанка. С лошадей белая пена комьями, крутом верховые, а сам Махно, раненный под Чернышевской, держит под мышкой костыль, морщит губы - то ли от раны, то ли от улыбки. С задка тачанки ковер до земли свесился, пыль растрепанными космами виснет на задних колесах.

Мелькнула тачанка мимо, а через минуту только пыль толпилась вдали на дороге да таял, умолкая, гул голосов.

VIII

Прошло три дня. Вторая группа продвигалась к железной дороге. По пути не было ни одного боя. Малочисленные красные части отходили к Дону. Петька ознакомился со всей сотней: из полутораста человек - шестьдесят с лишним были перебежчики-красноармейцы, остальные - с бору да с сосенки.

Как-то на ночевке собрались у костра, под гармошку выбивали дробного трепака. Сухо покрякивала под ногами земля, схваченная легоньким морозцем.

Долбышев ходил по кругу вприсядку, шелкал по пыльным голенищам ладонями и тяжело сопел, как запаленная лошадь.

Потом, расстелив шинели и кожуха, легли вокруг огня. Пулеметчик Манжуло, прикуривая от головни, сказал:

- Есть такие промеж нас разговоры: болтают, что через Шахты поведет нас батько до румынской границы, а там кинет войско и один уйдет в Румынию.

- Брехни это! - буркнул Долбышев.

Манжуло ощетинился, обругал Долбьтшева матерком, тыкая в его сторону пальцем, крикнул:

- Вот он, дурочкин полюбовник! Возьми его за рупь двадцать! А ты, свиной курюк, думал, что он тебя посадит к себе на тачанку?..