Путь Богини Мудрой - [30]

— Хлеб и сыр вполне меня устроят, — кивнул Лионель.

Из деревни он уходил, унося в сумке краюху хлеба, несколько вареных яиц и ломоть сыру. А еще его пустили переночевать на сеновал — уже кое-что после ночевок на лесных опушках.

С этого дня так и повелось. Мысли о том, что он — маг, Лионель затолкал поглубже, хотя магическая сила к нему вернулась. Он ее чувствовал всем существом. Но открываться потоку боялся. Казалось, если он шепнет самое простенькое заклинание, его барьеры рухнут под натиском магической стихии, и повторится огненный ужас. О нем слишком ясно напоминали розовые шрамы ожогов на руках и на груди. Кроме того, ту страшную ночь он раз за разом переживал во сне, а смог бы пережить еще раз наяву — Безымянный знает. Не то чтобы Лионель так боялся смерти, нет. Он боялся боли. И боялся страха.

Врачевание одними только травами было не так эффективно, как с магической подпиткой. Но зачастую этого оказывалось достаточно. Лионель многое знал о растениях, а Лекад научил его извлекать из них всю возможную пользу.

Днем он бродил по полям, разыскивая травы. От человеческого жилья старался держаться подальше — очень тяжело было разговаривать с людьми, смотреть в их лица. Даже перед теми, кого видел первый раз, он чувствовал себя виноватым (впрочем, и наедине с самим собой было не легче…) В деревню Лионель входил, только когда голод совсем прижимал. Он стучался в дома, спрашивал, не нужна ли кому помощь лекаря. Обычно его приводили в низкую, темную, дымную хижину, где какой-нибудь бедных умирал от лихорадки. За месяц Лионель побывал в стольких подобных убогих жилищах, что почти забыл, какие на свете бывают светлые, чистые, каменные дома. Зачастую бедняга даже не мог ему заплатить, не мог предложить в награду даже корку хлеба. Лионель все равно не отказывал никому в помощи. Двигали им жалость или долг — он и сам не знал. И не пытался разобраться. Какая разница? Он умел лечить — и лечил.

Иногда, случалось, его прогоняли, и тогда приходилось потуже затянуть пояс. Перетерпеть голод неожиданно оказалось труднее, чем в храме, где, бывало, он по нескольку дней пил одну только воду… Может быть, потому, что образ жизни при храме не подразумевал сколько-нибудь серьезных физических усилий. И вообще прежнее житье, при всей своей видимой скудности, было гораздо комфортнее нынешнего. Раньше Лионелю не приходилось часами брести по солнцепеку, или под дождем, не приходилось глотать дорожную пыль и сбивать ноги в кровь.

А главное, рядом не было никого.

Никого.

Еще совсем недавно Лионель наивно думал, что любит одиночество. Что ему хорошо одному. Оказалось — ничего подобного. Одному было плохо. Просто ужасно.

В обществе людей было тяжело, наедине с собой — жутко. Душевный разлад нарастал. По ночам Лионель лежал без сна, глядя в небо или (в удачную ночь) в щелястый навес над головой, и думал, думал, думал… Никакого будущего он для себя не видел.

К тому же, приближалась осень. Летом, когда тепло, можно пережить ночевку под открытым небом. А осенью, когда зарядят дожди? А зимой? Следовало бы позаботиться о зимовке. Но Лионель просто не мог заставить себя думать об этом. Не мог заставить себя прилагать усилия к тому, чтобы продлить никому — и в первую очередь себе самому — не нужную жизнь. Гораздо проще было отдаться на волю Борону, который никогда не упускал возможность заполучить в свое царство пару-тройку новых душ.

Но инстинкт самосохранения, кажется, все-таки работал, несмотря ни на что. Незаметно для себя Лионель в своих странствиях продвигался на юг. Туда, где никогда не бывает снега и круглый год тепло.

* * *

На исходе лета Лионетта пришла в храм Перайны, отыскала Лекада и попросилась к нему в помощницы.

— Не могу больше оставаться дома, сил нет, — пожаловалась она. — Целыми днями маешься средь четырех стен, от мыслей с ума впору сойти. А здесь для меня, быть может, найдется работа. Вы ведь знаете, мэтр Лекад, я многое умею. Лионель… научил меня.

На имени друга голос Лионетты чуть дрогнул. Лекад внимательно взглянул в ее лицо, до самых глаз прикрытое покрывалом. Печальный и потухший взгляд, невыразительный и тихий голос… А ведь какая славная, смешливая была девочка! Даже когда после пожара она жила при храме, трудно и долго выздоравливая, в ней было больше жизни, больше света… потому что рядом оставался Лионель. А нынче Лионель ушел, и вместе с ним ушла и жизнь, угас свет.

Но девочка, однако, права. Если она будет занята делом, времени на слезы и воспоминания не останется. Глядя на страдания несчастных, которые будут окружать ее, она скорее позабудет о собственном горе. Правда, госпоже Аманде вряд ли понравится, что ее дочь снова покидает родной дом ради храма. Но Лекад сам решил поговорить с ней и объяснить, почему Лионетте лучше быть среди людей и заниматься делом.

— Хорошо, — сказал он девушке. — Твоя помощь будет кстати. Пойдем, покажешь, что ты умеешь.

— Прямо сейчас? — она взглянула на него почти обрадовано.

— Конечно.

Обнаружилось, что Лионель действительно многому научил свою помощницу. Она отлично умела накладывать повязки, сохраняя присутствие духа при виде самых страшных ран и гнойных язв. Разбиралась в травах. Знала, где какие травки нужно искать и когда срывать, умело разбирала их и раскладывала для просушки. Лионель, как видно, поручал ей не только ступку и пестик, но и полагался в более важных и ответственных делах. Для любого лекаря такая помощница, как Лионетта, стала бы просто подарком небес. Кроме того, она была терпелива и приветлива с больными, как мало кто из посвященных служителей Перайны. И хотя некоторых из ее подопечных поначалу отпугивало ее увечье, они вскоре переставали его замечать и искренне привязывались к девушке.