Пустыня - [21]

Надя задела больную тему. Толстеет студенчество, очевидно толстеет. На первом курсе все худые, а к шестому… К шестому избыточный вес у четверти студентов. Или даже у трети.

— Теперь рыба. Морская. Плавает в море-окияне, никто её кормовыми добавками не пичкает. Состав морской воды идеален по балансу микроэлементов. С рыбой мы получаем всё, что нужно. И потому рыба — это продукт номер один. Ну, и кальмары, креветки и прочие морепродукты. Да хоть морская капуста. Результат потрясающий, — она встала из-за стола и повернулась.

Да, результат того… Хороший результат. Но, конечно, дело не в одной рыбе, а в занятиях на стадионе «Динамо». Шесть часов в неделю. И в домашних условиях столько же. Бег, гимнастика, борьба. Первый разряд по дзюдо — не шутка.

А я только завидую. Нет, немножко занимаюсь, но именно немножко. О спортивных разрядах речи нет, укладываюсь в ГТО, и рад, с меня и довольно. Хватит и того, что есть: гроссмейстерского звания, титула трехкратного чемпиона Советского Союза. Хотя, конечно, чемпионом мира тоже хочется стать. Потому рыбу ем регулярно, пусть и не каждый день. А то на пирогах, действительно, недолго и растолстеть. Мне толстеть никак нельзя. У меня одних костюмов дюжина, и каждый за мною приглядывает: не толстей, не толстей, не толстей!

— Люди не только от мяса толстеют, — заметил Игнат. — Ещё от тоски. При доступе к дешевой еде люди тоску заедают. Хлеб, а то и сдоба, макароны всякие, картошка с салом…

— Три четверти населения земного шара мечтали бы о такой тоске — хлеб, картошка, сало… — сказал Суслик.

— Три четверти и мечтают. Но когда сказка становится былью, когда хлеба становится вдоволь, вековой голод требует — корми меня! Вот люди и разъедаются до крайних степеней, — Игнат подозрительно оглянулся: не разъелся ли кто.

Нет. Пока нет. Разве что чуть-чуть. Всё ведь такое вкусное — пирожки с повидлом, молочные коржики, кольца с орехами, трубочки с кремом, трубочки со сгущенным молоком, пирожные-картошки, пирожные-корзиночки, пирожные-безе, пирожные заварные, пирожные шоколадные, пирожные песочные, пирожные миндальные…

Стоп-стоп-стоп. Этак я лопну.

Не знаю, как далеко бы я зашел, но тут вернулся Виктор Сергеевич.

— Очень редкий по нынешним временам больной. Идёмте смотреть.

И мы пошли. Материалы двадцать пятого съезда подождут. Мы их до конца института будем изучать, это беспременно.

Инфекционная больница в городе плохонькая. Такие больницы в программе «Время» не показывают. В киножурналах тоже, разве что в «Фитиле». Но и в «Фитиле» не показывают, нельзя показывать негативные материалы, способные порождать справедливые нарекания трудящихся. Тут ведь не в нерадивом сантехнике дело. Вот построят новую больницу, тогда и покажут — просторные палаты, аппаратуру послезавтрашнего дня и чистеньких, аккуратных больных. Но не этих, нет. Эти больные не годятся. Не киногеничные они. Будто прямо с попойки. А так и есть, многие оттуда. С попойки. Выпьют и закусят какой-нибудь дрянью. Третьедневной вареной колбасой. На прошлом занятии таких показывали. Пять человек разом. Вечером отмечали Международный День цыган, а утром — здесь. Нет, не цыгане ни разу. Наши все, чернозёмские. Но образованные, от них я и узнал, что восьмое апреля — День цыган.

Но то было неделю назад.

Сегодня мы шли в изолятор. Та же комнатка, перегороженная пополам. В одной половине — как бы предбанник, в другой как бы бокс. Именно как бы, на самом деле никакой критики этот изолятор не выдерживал, но чем богаты, на том и пишем.

В предбаннике нужно было надеть больничные халаты. Поверх наших, собственных. Инфекция же!

Но халатов для студентов — только три. Остальные будут смотреть сквозь стекло. Издали. Дистанционно.

— Вы, вы и вы, — выбрал счастливцев Виктор Сергеевич. Вот так я и попал к постели больного. Вместе с Ниной и Ларисой. Лариса в группу зачислена недавно. Лена Семенихина, счастливая мама, взяла академический, и, чтобы площадь не простаивала, к нам и подселили Ларису. Она перевелась в Чернозёмск из Читы — вслед за родителями переехала. Отец занял место профессора на кафедре кожных и венерических болезней, когда наш прежний профессор, Де Пьер, ушёл-таки на пенсию в почтенном возрасте. Девяносто два года, не шутка. Он ещё с Николаем Ниловичем Бурденко работал, Де Пьер, на заре нашего института. Я его, правда, никогда не видел, только портрет. Последние пять лет он руководил кафедрой дистанционно, но, видно, пришла пора уступить место молодым.

Так что к профессорскому сыну Сене добавилась профессорская дочка Лариса. Непростая у нас группа, да.

Наконец, больничные халаты надеты, и мы прошли к больному.

Действительно, непростой. По виду — из Средней Азии. Казах? Скорее, киргиз. На вопросы не отвечает. То ли состояние не позволяет, то ли не понимает русского языка, а, скорее, просто не хочет отвечать. Встречаются и такие.

Кожа землистая, специфические татуировки. И запах тоже специфический.

Нина и Лариса пытались расспрашивать больного, осматривали, выслушивали, а я стоял чуть в сторонке, смотрел и думал.

О смысле жизни.

Кто я, зачем я, и, главное, зачем я здесь и сейчас.