Пустыня - [45]

Спасибо, по крайней мере, что хоть в начале было не так, как бывает.

Ты пренебрег значительно позже, тут можно пытаться анализировать причины своих поступков и брать ответственности сколько унесёшь, говорить: я виновата. Так лучше, чем когда без всяких поводов, просто надоедаешь.

Я искренне и с удовольствием желаю тебе всевозможных успехов. Может быть, те успехи и понимания, которых мы могли бы добиться вместе, тоже имеют какое-то такое именование — типа никакие? Может быть, мы почти интуитивно, как рыбы, расплылись в разные стороны. Ах да, как я могла забыть — Валерия же поёт: разошлись, как в море корабли. Слышала из случайной колонки на набережной. И недоумевала, такое затертое, затертее моих штанов, сравнение, всё кажется кому-то необычайно новым, настолько свежим, что его ещё можно позволить себе повторять…

С утра опять пренебрегла «Камбозолой», съела бутерброд с маминым простеньким сыром — остался с поезда. И пустилась в новую большую прогулку. Люблю ходить пешком и подолгу не утомляюсь. Не устают мои легкие ноги выситься над пустотой, вроде того. В городе заметно меньше народу. Вероятно, нынче какой-нибудь будний день. Понедельник там или среда…

Памятник на набережной, в котором воплощены какие-то карикатурные персонажи, оказывается, сотворен на тему «Чехов и дама с собачкой». Особенно радует, что дама держит в бронзовой руке розу с толстыми бронзовыми лепестками. Без розы никак нельзя.

Такие же точно по стилю стоят и в Киеве (изображая Паниковского, а также Проню Прокоповну — но они хоть впрямь карикатурны), и в Омске (жена одного из первых губернаторов, Люба, на скамейке, где есть место присесть второму, а также сантехник, высунувшийся из люка — последний как идея спёрт из какого-то европейского городка), и в Москве (Пушкин и Гончарова на Арбате). Да где только нет причудливых порождений ненародных представлений о том, каким приличествует быть памятнику…

Та же сероволосая сивилла обрабатывает двух смуглых оливковых девчонок. Встречает меня глазами, кивает, как старой знакомой. Шарлатанка! Интересно, как её зовут? Анжелика? Корнелия? Таиах?

Здесь меня всё растаскивают на части противоречивые чувства: то тянет сравнить Ялту с Неаполем (а местных отверженных, интересно, так же со временем выселят в отдельные кварталы?), то хочется проникнуть хоть умственно во времена, когда тут был советский курорт, всесоюзная здравница.

И когда, вероятно, более уместно звучали мелодии, исполняемые на баяне в самую настоящую минуту — «Прощание славянки», «Синий платочек», ещё какие-то…

Присаживаюсь на белую парковую скамейку — и скамеек-то таких, с выгнутыми спинками, меня вот почти лишили, стеклянные остановки троллейбусов и автобусов в Москве — и то с металлическими сиденьями, словно у нас тут Флоренция, где логичны каменные скамьи, раз всё равно нагреваются на солнце.

Баянист перестал играть. Я испугалась, сейчас уйдет — встала и подошла, положила на газетку, расстеленную на дне хозяйственной сумки, к светлым украинским пятакам, мятую бумажку — самое малое и единственное, что я могла для него сделать. Спросила:

— А что за мелодия?..

— Три вальса, Шульженко поёт.

Вблизи лицо. Красные прожилки на крыльях носа, кустистые брови, курчавые белые волосы на висках, на щеках, в ушах, за ушами. Серые глаза.

— Вариации играю — тема, и кружево… Или образ — и оклад…

Он неторопливо постукивает о ноготь папиросой, прежде чем прикурить, другая рука в то же время вытаскивает спичку из коробка, пальцы музыканта ни на секунду не запнулись, выполняя такую сложную манипуляцию.

То, как он назвал свои вариации… Что за страна всё-таки, где каждый встречный-поперечный изъясняется притчами? Встретишь вот так человека — надолго задумаешься.

— Я сорок лет в филармонии, аккомпанировал — всем…

Он говорил, и брызги долетали до лица — море или слюна? Я не стирала — вдруг показалось, было бы подло.

— Спасибо вам… Мне кажется, вы делаете очень хорошее дело. — сказала я, не сдержавшись. Момолётно подумалось, ему будет важно такое услышать. Кто скажет-то, если опять не я?

— Ну так! Я ж ещё старой закалки.

Наташка перебирает видеокассеты в ящике, хочет найти и продемонстрировать мне серию «Секса в большом городе».

— Я считаю, ты молодец. Показала ему. Да…

— А, — говорю, — давай не будем. И, кажется, я видела по телику кусок, не впечатлил, вразбивку с рекламой.

Говорю осторожно, сериал не понравился по другим причинам. А Наташка — та просто в восторге. Впрочем, ей нужно по работе — она пишет сценарии для многосериек. Чтобы сценарий получился как надо, надо знать, как. Следить.

— А что не будем?

— Ничего не будем.

— Нет, так не пойдет.

— А где твоё позитивное мышление?

— Хорошо. Будет по-другому. Я тебя понимаю.

Наталья не может меня понять. (А кто может?) Она только на словах понимает. Внучка профессора и дипломата, дочь папы-бюрократа и мамы-бизнесвумен, Натаха с песочницы подруга столичных бонвиванов, модель в знаменитом доме моды с четырнадцати лет, ведущая нескольких передач на центральных телеканалах, тусовщица, отплясывавшая на всех лучших дискотеках Западной Европы. А я?

Мы все многого достигли. И только зажигалки дома вечно незаправленные валяются, а часы — стоят. И подсвечник с двумя гнездами — уже год как в виде двух автономных колокольчиков: недосуг занести в мастерскую, сварить. Мне тем более. Некогда, валяюсь в депрессии.