Пустошь - [3]

Хирургическое отделение, надпись «Операционная». Дальше Катю не пустили.

В коридоре стояли стулья, но она не присела, даже не подумала об этом. К ней подходили какие-то люди, кто-то ходил мимо, но она ни на кого не обращала внимания. Она смотрела на дверь. Даже не на саму дверь, а на табличку со словом «Операционная». Так ни разу и не смогла отвести глаз в другую сторону.

Сколько прошло времени, Катя не знала. Но вот дверь открылась, вышел хирург и отвел ее в сторону. Он представился, имени она не запомнила. Запомнила фамилию — Полежайкин. Как у троечника из детского мультика. Он смотрел на Катю очень внимательно. Говорил медленно, чтобы она точно поняла каждое его слово.

— Я оперировал вашего… — он помялся, — мужа.

Потом он сказал что-то про застрявшую пулю, про задетую селезенку, про внутрибрюшное кровотечение.

— Мы пытались сделать переливание, но было поздно. Пожалуйста… — так и не закончил фразу. На самом деле он уже все сказал.

Первая мысль была о том, что хирург, наверное, перепутал, ошибся. Что он говорил о ком-то другом, что он оперировал не Сашу. И она говорила: «Нет, нет», — имея в виду, что все это ошибка. Ничего другого она сказать почему-то не могла. А ее в ответ на это «нет» принялись успокаивать какими-то глупыми, неловкими словами. И тогда она поняла, что успокаивают именно ее, что никакой ошибки нет. Что это тот самый врач и та самая операционная, внутри которой лежит Саша.

Она помнит, что кричала. Она помнит, как ее куда-то посадили, держали за трясущиеся руки и сделали укол.

А потом к ней подошел мужчина лет тридцати. Крепкий, чуть полноватый, весь какой-то цельный — как будто вырезан из деревянного бруска. Представился капитаном полиции, хотя одет был в штатское. Он понимает ее состояние, сочувствует ее утрате, но Кате придется проехать с ним — «для разговора».

У него зазвонил мобильник.

— Я в больнице на убое, — сказал он и отключил вызов. — На убийстве, — поправился он, хотя телефон уже снова лежал в кармане.

Комната в отделении, куда он ее привел, была выкрашена в грязный светло-зеленый цвет. Стол и два стула — по разные стороны. Под потолком — лампочка без абажура. На окне решетка. Он ненадолго вышел, вернулся с какими-то бумагами и стаканом воды. Воду поставил рядом с Катей, бумаги разложил перед собой.

— Для начала мне нужны какие-нибудь ваши документы, чтобы переписать данные, — сказал он.

— Мой паспорт остался в гостинице, — ответила Катя.

— Тогда вы мне просто скажите, а я потом подвезу вас, и мы все сверим.

Катя назвала свое полное имя и дату рождения, назвала адрес.

— Живете там же, где прописаны?

— Да.

— Кем вам приходится убитый?

Она не знала, что ответить. В голове крутилось название французской книжки — «Просто вместе». Не может же она так и сказать.

— Мы любим друг друга, — сказала она.

— То есть в браке вы не состояли. Гражданский брак? — спросил полицейский и, видя, что Катя его не понимает, уточнил: — Вы вместе жили?

— Иногда. В смысле у нас у каждого своя жилплощадь.

Жилплощадь. Откуда у нее этот канцелярский тон? Возможно, с уходом близкого человека уходит и какая-то часть общего словаря. Удивительным образом у нее получалось обо всем этом думать. Как будто, обходя прямые мысли о Саше, она еще немного отсрочивала факт его гибели.

— Любовники, — подытожил капитан. Он сказал это тихо, себе под нос, но Катя услышала. Слово прозвучало оскорбительно. «Любовники — это те, кто берет чужое, а у нас — кроме нас самих, — никого не было», — подумала она.

— Как давно вы знакомы?

— Несколько лет. Два года.

— Так несколько лет или два года?

— Два года. Хотя мне казалось, что дольше.

Оперативник потер переносицу.

— Знакомые, родственники в Петрозаводске есть? С обеих сторон.

— Нет. Насколько я знаю, нет.

— А цель поездки какая?

— Мы хотели посмотреть Кижи.

— Понятно. — Он внимательно посмотрел на Катю. — А теперь расскажите мне как можно подробнее, что произошло. Вы единственный свидетель. Возможно, вам тяжело и не хочется сейчас об этом говорить, но надо постараться.

Катя ответила не сразу. Не потому, что ей было тяжело. А потому, что внешнее, настоящее время сильно опережало то время, которое протекало внутри нее. Она как будто по-прежнему стояла около операционной и ждала. Вопрос капитана пришел как бы из будущего, до которого еще предстояло дожить.

— Я не знаю, что произошло, — наконец сказала она. — В него стреляли.

— Во сколько точно это случилось, не запомнили?

— Вечером. После десяти.

— Вы видели, кто стрелял?

— Нет. Я никого не видела.

— Откуда?

— Нет. Откуда-то из-за кустов.

— Да, гильзу нашли за кустами, — подтвердил он. — У вас есть предположения, кто это мог быть?

— Я не знаю, кто это мог быть, я же сказала, у нас здесь никого нет, мы здесь вообще впервые.

— А чем занимался ваш… друг? У него могли быть враги? За ним могли следить?

Катя рассказывала и рассказывала. О Саше, о себе. Кто чем занимался, про общих друзей. Врагов, ни общих, ни личных, насколько она знала, у них не было. Во всяком случае, никого, кто желал бы одному из них смерти.

— Пожениться вы не планировали?

— Простите, какое это…

— Нет, это вы меня простите, — перебил капитан, — но нам надо знать как можно больше. Понимаете, у вас очень непростая ситуация. И у нас.