Пусть умрёт - [65]

      Луфарь тушеный, нафаршированный жареным лучком, с яйцами и грецкими орехами! Мероу – целиковый, прямо из Индийского океана, разлегся на блюде, подлец, во всей красе – крупный экземпляр, никак не меньше метра – в глазницах черешни, на плавниках кружевные фестончики. А вкус-то! Вкус –  божественный!

      Да... повар у Проньина – просто гений! Все знают. Молва о нем уже давно по городу циркулирует. Никто не сможет так безупречно приготовить акулу мако или морского, скажем,  гребешка дальневосточного, или прочую морскую сволочь.

      И в дичи никому не уступит... Композитор! Король! Бог!

      Одна шейка гусиная, нафаршированная боровиками, чего только  стоит. А сегодня он пребывал явно в ударе: перепела, вальдшнепы, рябчики, куропатки. Да возможно ли всё перечислить? Как, действительно, описать деревья, с веток которых фрукты свисают – гроздья бананов на банановой траве, груши на ветках грушевого дерева, а крупные вишни просятся в рот с веток, покрытых плодами, что твоя облепиха?   Гаргантюа прослезился бы от умиления.

      Из «ненашей» кухни было негусто: не успел официант разложить по серебряным мини-сковородочкам трюфели с мускатным орехом в мадере – враз смели!

 Первым обнаружил сей деликатес лысый толстяк уморительного вида, успевший изрядно вспотеть по причине непрерывного процесса дегустации. Аппетитно чавкая, он сообщил своему соседу – худому, жилистому типу с базедовыми глазами:

      — Между прочим, трюфели, Паша, самая дорогая жратва в мире. Во Франции их со свиньями ищут. Они их по запаху находят. Чуют, представляешь, под землей.

      — Ты че?! Наша икра дороже! – не согласился Паша, тараща на толстяка и без того выпученные глаза.

      — Икра на втором месте, – уверенно возразил толстый, дожевывая очередной грибок стоимостью в МРОТ.

      — Да нет, Егор, точно тебе говорю: была передача по телеку. Там говорили, что черная наша, особенно белужья, на первом месте, – в голосе Паши зазвенела отлитая в бронзу гордость за Отечество, обладающее таким явным преимуществом перед другими, явно неудачливыми в отношении даров природы, странами. – Я в Лондоне сам покупал. Знаешь сколько?

      — Твой Лондон – отстой! Не знаю, что ты там по ящику смотрел, а я изучал вопрос серьезно, братишка. Читал в книжке одной, название... щас не помню... У меня записано. А по ящику любую лапшу на уши навешают...

      — Не, ты мне скажи, ну сколько твои трюфеля потянут? – не унимался все еще обиженный за державу и полный решимости не уступать пальму первенства Паша.

      — Не трюфеля, а трюфели, – поправил Егор.

      — Какая, хрен, разница! – огрызнулся Паша, – грибы они и в Африке грибы!

      — Ну не веришь, ну... Вот у Якыча спроси, – Егор зацепил рукой, как граблей, одного, проходившего мимо, который, судя по всему, держал курс на  черепаховое мясо, запеченное в кляре.

      — Лев Якч... – икнул Егор, – можно тебя на минутку... того... отвлечь...

      — В чем дело, молодые люди? – добродушно осведомился тот.

      — Ты, эт-т, Егор, постой!.. Дай мне спросить. Лева, скажи, какая жратва самая дорогая?

      — Где? Здесь что ли?

      — Не... вообще.

      — Как вообще?

      — В мире, ёкть... Блин, извини, икота, ёкть...

      — А в мире... Ну вы, мужики, даете! Все ж знают – самую дорогую жратву делают эскимосы на Аляске. Только белому человеку этого не понять, – он подвигал указательным пальцем из стороны в сторону, синхронно провожая его глазами, как сопровождают молоточек невропатолога. – Это особым образом приготовленные экскременты детеныша тюленя. Въезжаете, пацаны? Всё на этом свете – говно!

      Посмотрев на окаменевших «пацанов», успокоил:

      — Шутка... Мужики, давайте-ка лучше выпьем, а? Выпьем за здоровье нашего уважаемого Марлен Марленыча, выдающегося человека, бескорыстного друга и замечательного товарища!

      Идея всем понравилась. Забыв про так и не выясненный до конца вопрос о деликатесном приоритете, они дружно чокнулись и опрокинули заледеневшие стопочки, предусмотрительно поднесенные одним из расторопных официантов, способных читать мысли присутствующих еще до того, как они появлялись в их порядком затуманенных мозгах.

      Засим приступили к обсуждению цен на наручные часы, что, приходится согласиться, было не менее важным, чем предшествующая тема.

 Звучала ненавязчивая музыка. Гости, совершая броуновское движение, подобно молекулам, слеплялись в группки, которые, просуществовав совсем недолго, распадались и, заряженные новой порцией информации, спешили поделиться ею со своими очередными собеседниками. Время от времени кто-то вдруг, вспомнив о хозяине пирушки, произносил несколько слов от всей души. Все ожидали сюрприза, ибо знали – Марлен Марленыч непременно что-нибудь этакое выдаст.

      И тут вышел на сцену какой-то, на пингвина похожий. Попросил минуточку внимания.

      Все, естественно заинтересовались, что сейчас предложат; гвалт помаленьку пошел на убыль. Свет погас. По обочинам поляны разом вспыхнули факелы, шатры с притихшей публикой осветились красноватым колеблющимся светом. Под звуки трансцендентного этюда Листа «Дикая охота»  из темноты, сгустившейся между палатками, вкатили на телеге целиком зажаренного сохатого. Огромная туша возвышалась, подобно горе, рога и глаза подсвечивались фосфоресцирующим светом, а по сторонам шагали усатые дядьки, одетые по-охотничьи, словно сошедшие с картины Перова «Охотники на привале».