Пусть умрёт - [28]

      А пока можно было отметить несомненный факт оживления активности вокруг этого ранее неприметного государства.

      Фил улетел домой.

      А через пару дней Максимов позвонил ему – назло в одиннадцать утра «по Москве» – и дал согласие на свое участие в деле. Единственным ультимативным условием была Алёна – или она присоединяется к ним, или Фил можешь валить один, куда хочет.

      Ну, что тут скажешь... Любовь она и в Африке любовь!

Глава V НИКОМУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ, ЛУЦИЙ

Брюхо мешает человеку

возомнить себя богом.

Фридрих Ницше

      Когда Максимов вернулся домой,  был уже вечер. Он и не ожидал, что его рассказ так увлечет Алёну. Не успел плюхнуться в любимое кресло, как она уютно устроилась на ковре у его ног, сгорая от нетерпения услышать продолжение.

      — Хочешь узнать, что было дальше, Алё? – спросил Максимов зачарованно внимавшую ему Алёну.

      — О да, божественный! Не томи, умоляю!

      Ночь была безлунная. Сквозь черные квадраты окон и толстенные сталинские стены чудесным образом не проникал внутрь ни городской шум, ни свет фонарей. До утра оставалось достаточно времени, чтобы без помех снова окунуться в изменчивую реку времени. Часы показывали далеко за полночь.

      — Знаешь, – начал он, – у меня утром было такое чувство, что это не сон вовсе – все было так, словно я побывал там. Во всяком случае, мне кажется, что все, что там происходит, каким-то образом связано с нашей реальной жизнью. Я будто бы раздваиваюсь.

      — Сочиняй дальше, Алик. Так интересно... В конце концов, недаром говорят: если это и неправда, то неплохо придумано!

      — Ты смеешься, Алё?

      — Что ты! Я верю, верю...

      — Хорошо, что бы ты ни думала, слушай ,  – согласился он.

      К утру возбуждение в городе достигло апогея.

      В царящей повсюду сутолоке сновали мальчишки, норовившие стащить всё, что плохо лежит. Прорицатели и звездочеты, гадалки всех мастей в живописных одеяниях за пару сестерциев брались предсказать исход поединков. Горожане и приезжие нещадно торговались с ними, но желание узнать заранее исход боев побеждало жадность и им приходилось изрядно раскошелиться, правда, в надежде на то, что удастся отыграться, успешно заключив с кем-нибудь пари. Бродячие фокусники зазывали народ поглазеть на их мастерство. Продавцы фруктов соперничали с разносчиками свежей воды и торговцами всяческой снедью. В огромных чанах смачно булькало варево. Соблазнительный аромат свежевыпеченного хлеба и корзины с едой возбуждали и без того звериный аппетит простого люда.

      В этот час из крохотной лавчонки – одной из тех, что облепили вереницей верхнюю часть улицы Аргилет, где обосновались продавцы свитков, купцы, ремесленники, торговцы цветами и, главное, обувщики, вытеснившие когда-то имевших здесь засилье гончаров, за людским коловращением бесстрастно наблюдали двое мужчин.

      Одному из них было лет пятьдесят. Широкая борода и наряд выдавали в нем уроженца восточных провинций. Моложавое лицо украшал крупный нос, а большие карие, несколько навыкате глаза и чалма на начинающей седеть голове подкрепляли  эту догадку. По внешнему виду можно было усмотреть в нем купца.

      Другой, молодой человек, выглядел под тридцать, по манере держаться и платью – римлянин. Латинские черты лица соседствовали со светлыми серо-голубыми глазами, довольно редкими в здешних местах. Худощавое тренированное тело не смогла скрыть тога цвета тирийского пурпура, на греческий лад. Она подчеркивала статус владельца отменной выделкой – вне всякого сомнения, он выложил за нее немалые деньги.

 Разговор велся на койне, и, надо сказать, оба собеседника обнаруживали неплохое владение этим языком – языком римской черни, хотя оба явно не принадлежали к простому сословию. На столике перед ними стояла ваза с фруктами, кратер с вином, смешанным с водой, и две серебряные чаши, заполненные наполовину рубиновым напитком.

      Когда старшему надоело следить за бессмысленной толчеей на улице, он, очнувшись от своих мыслей, произнес:

      — Хвала Божественному Августу! Можно только преклониться перед ним. Он принял Рим деревянным, оставил мраморным. Хоть здесь можно глотнуть прохлады.

      — Ты как всегда прав, Эльазар, – промолвил молодой. – Хвала и Флавиям. Да прославят герои их амфитеатр. Не находишь ли ты, что простому смертному не под силу создать что-либо подобное? Подумать только – стены из тибурского камня высотой в сто шестьдесят футов!

      В его словах прозвучала ирония, но было не совсем понятно, произошло ли это намеренно или говоривший не сумел ее скрыть. Во всяком случае, он покосился на дверной проем, как бы проверяя – нет ли вблизи непрошеных свидетелей.

      — Да-да! И город, и все провинции только и говорят об этом чуде света, добрый Агриппа. Никто не ожидал, что он будет таким впечатляющим. Поистине колоссально! – не скрывая восхищения, подтвердил Эльазар.

 После минутной паузы, пока он осмысливал грандиозность сотворенного – во всяком случае, так могло показаться со стороны, – молодой человек, которого именовали Агриппой, вывел его из задумчивости.

      — О чем задумался, почтенный Эльазар?