Пусковой объект - [52]

Гришке стало жарко.

— Эй, на проводе! Потерялся, что ли?

— Я здесь, — прошептал он, — я не потерялся. Я к вам сейчас зайду. В обязательном порядке.

Гришка не шел, а летел в отдел снабжения. Техническая совесть его была смущена и трепетала. От ее толчков сердце билось, как у новобранца перед первым парашютным прыжком.

— Ну, чего надо? А, это ты? Заходи, друг. Вон твои кнопки, в углу. Забирай их все.

Гришка поворачивал голову медленно, словно боясь встретиться взглядом с гигантским металлическим осьминогом. То, что он увидел, превзошло его разумение. В деревянной оправе, почти до самого потолка, стояли двадцать пять чудищ с какими-то ушами, клепанными защелками на пружинах. Кое-где красные надписи вещали: „Стоп!” и „Нажимать осторожно!”

— Что это? — вырвалось у Гришки.

— Как что? Твои кнопки. Для взрывоопасных помещений в химических производствах.

— Мне не такие нужны, — замямлил рационализатор. — Мне бы для электронной схемы.

— Это уж я не знаю, — бормотал снабженец, — сейчас проверим. Так, страница 16. № 1894. Все верно! Фирма веников не вяжет. Так что забирай. Может, где и пригодятся.

— Так мне же для электронной схемы, — снова затянул Гришка свою колыбельную песню.

Володя посмотрел на него серьезно и внимательно. И вдруг поинтересовался:

— Чаю хочешь?

— Чаю? Да, хочу.

— Тогда присаживайся. Сейчас все обсудим. Шибко не переживай.

За чаем они сошлись поближе. Володя оказался из-под Горького. Из детдома. Окончил вечернюю школу и техникум. В Томск приехал добровольцем. Здесь добровольно женился на готовой жене. С двумя детьми.

— А сейчас уже четверо, — закончил Володя свое повествование.

Гришка посочувствовал, но одобрил.

— А спиртику будешь? В честь обеденного перерыва и очного знакомства.

— Спирту? Я, вообще говоря, спирт не употребляю. Разве что чуть-чуть.

Гришке было неловко отказываться от предложения. Он чувствовал, что его карьера находится всецело в этих больших волосатых руках.

— По чуть-чуть можно, — повторил Гришка.

Но повторять и не требовалось. Володя решительно встал и задвинул полуметровый засов на дверях. Объединил плотные шторы на окнах. Сразу стемнело. Володя снова с деловым видом сел за свой стол. Из нижнего ящика извлек небольшую пузатую химическую колбу с прозрачной жидкостью и два стакана. Потом протянул руку к правой полке, вытянул из толстой стопки большой плакат по технике безопасности „Не влезай — убьет!”. Разложил. Затем снова полез в нижний ящик. На красочном плакате появился кусок кривой засушенной колбасы подозрительного малинового цвета, нож и молоток.

Выпили только по две рюмки. Вернее, два раза по полстакана. Один раз за здоровье, а второй — за успех безнадежного дела. У Володи чуть засветились и помягчели глаза. А Гришка сразу поплыл в неведомые загадочные дали. Там раскачивались на ветру высокие зеленые пальмы, шептались пенистые волны. Зачем-то светила луна. Берег был песчаным и чистым. И нигде не было ни одной взрывоопасной кнопки. Из прекрасного далека доносился рассудительный голос туземного вождя:

— Не переживай, Григорий. К концу квартала спишем твои кнопки как миленькие. Это я тебе обещаю. Четыре года назад еще хлеще случай был. Мне покойный Степан Иванович рассказывал. Тоже в обеденный перерыв.

История была трогательной. Гришка восстановил ее в своей памяти потом, на трезвую голову…

Степан Иванович Козюбердин был легендарной личностью. Воевал еще в гражданку в коннице Буденного, которого знавал лично. Часто вспоминал: „Бывало, рубаем два дня подряд… А потом — отдых. Тут уж и гармонь, и девки, и самогону вдоволь. Это, конечно, ежели в жилой деревне. А бывало, что и в поле. Тогда хуже. Особенно зимой, в метель. Бр-р-р.” С тех самых удалых пор Степан Иванович никакого дополнительного образования не получил. Но политически был подкован и тверд в своих убеждениях относительно повсеместной неминуемой гибели буржуазного класса. И поэтому ему доверяли снабжение очень важных государственных объектов оборонного значения. Школа подготовки ворошиловских стрелков. Потом первый тракторный, алюминиевый и, наконец, под занавес служебной карьеры — атомный реактор. Степан Иванович считался снабженцем высшей квалификации. Это от него Володя почерпнул принципы работы с персоналом, а также отдельные обороты русской речи, в частности, „Ну? Чего надо?” и „Нет проблем!”

В тот ненормированный рабочий вечер перед пуском первого реактора сюда, в этот самый барак к Степану Ивановичу пожаловал седовласый и сверх меры интеллигентный Марк Соломонович Цукерман. По паспорту Цукерман был русским, хотя в уединенных устных беседах не скрывал свое историческое происхождение. На атомных объектах евреи отродясь не водились. И увидев его лицо, Козюбердин непроизвольно сжал подлокотник, как в былые времена сжимал рукоятку любимой шашки. Однако появление в этом бараке Цукермана было не случайным. В среде отраслевых проектных институтов, особенно ленинградских, подобных специалистов было немало. Марк Соломонович был подброшен сюда из Северной Пальмиры к последнему этапу перед пуском. Группа наладчиков под его чутким руководством должна была сдавать приемной комиссии одну из важнейших измерительных систем, которая была спроектирована в недрах института и изготовлена на ленинградском же производственном объединении „Красная Заря”. Цукерман ехать в командировку, откровенно говоря, не хотел — он ужасно боялся радиации. Как говорил потом Степан Иванович, „он свои яйца ставил выше Государственного задания”. Но Марк Соломонович сознавал свою ответственность не только перед своей Идочкой. Он также понимал, что если он вовремя не успеет сдать Комиссии свою систему, то, вполне возможно, лишится не только любимого инструмента, но и своей умной, уже лысеющей головы. Поэтому Цукерман старался изо всех сил. Он был требовательным и настойчивым. И с подчиненным персоналом, и с руководством реактора. Во время наладочных работ ему понадобился прибор для измерения волнового сопротивления электрических кабелей. Он ходил по всем инстанциям и говорил с разными интонациями одно и тоже: