Пусковой объект - [44]

Сегодня с утра все аварийщики разъезжались на вертолете, в два рейса. Он улыбался каждому привычно, чуть-чуть, без особой гордости:

— Спасибо тебе… Спасибо, Саке… Спасибо.

Проспав пять часов убойным сном, вышел на воздух, чтобы окинуть опытным взглядом свою площадку. На голубом фоне чернел металлический остов вышки. Рядом, в естественном котловане с крутыми обвальными берегами, поблескивало на солнце черное, гладкое озеро.

— Тонн триста, — прикинул Базарбай…

Скоро сюда придут другие люди. А он со своей бригадой на тракторном поезде двинется дальше, на юг, вглубь Мангышлакской степи. Вместе со всем оборудованием: буровым станком, лебедками, трубами, насосами. Вместе с новой сорокаметровой вышкой. Вместе с серебристыми вагончиками.

— Эх, время сейчас замечательное, — вздохнул он.

Жара уже прошла. Ни гнуса, ни мошкары. Закаты сказочные. Живи только и радуйся жизни. Для бурового мастера Базарбая Нуржанова одинокая кочевая жизнь в солончаковой степи, поросшей верблюжьей колючкой и солянками, давно уже стала естественной и единственной формой существования. Вертолетный летчик Саша Авдеев меняет бригаду каждые две недели. Они вахтовики. Отработали свое — и домой. А у Базарбая нет своего дома. Есть закрепленное за ним место в общежитии рабочего поселка нефтяников, где он раз в три месяца отсыпался и вываривал одежду, очищая кое-как от черных пятен. А дома нет. Поэтому его часто называли несменяемым мастером. И так уже двадцать лет. Даже больше. Уж почти тридцать. Как-то пролетело время неспешно, незаметно. Сейчас затянулся сигаретным дымом и вспомнил, как совсем еще недавно отец подбрасывал его, трехлетнего ребенка, высоко под потолок. А потолок — грязный, закопченный. Руки отца сильные, мозолистые, пахнут конским потом и нефтью. Работал конюхом и возницей в Доссоре. Нефть тогда возили в бурдюках или бидонах, на лошадях и верблюдах. Вокруг низенького домика — глиняный забор, всегда подпертый сбоку или желтым песком — летом, или серым снегом — зимой. Вместо трубы на плоской крыше — ведро без днища. Жидкий кизячный дым прибивается к мерзлой земле. Мать, сморщенная, больная и всегда усталая, целовала Базарбая редко, потому что и так очень любила, без поцелуев.

В 1919 году появились на Эмбе первые агитаторы. «Мы должны поднять производительность труда до наивысшего революционного предела. И тогда, товарищи, мы победим на этом последнем фронте — фронте труда — и с честью выйдем на светлую дорогу мирной и вольной коммунистической жизни». А в рабочем поселке — грязь, голод, пьянки. И цинга. Кругом цинга. С нетерпением ждали из Москвы, спасения: виннокаменной кислоты или клюквенного экстракта. Ходили упорные слухи: из Москвы по реке идет большой буксир с долгожданной помощью. И действительно, вскоре в Гурьев прибыл буксир „Богут”. Он доставил на барже первый в этом краю старенький паровоз, который должен был связать Гурьев с Доссором и Макатом. Экстракт так и не привезли. Мать умерла, не дождавшись помощи. Отец доверился всем сердцем пылким ораторам. И активно включился в исторические события. „Нет, не иссякли на Эмбе нефтяные пласты! Большевикам нужна позарез эмбинская нефть! И мы дадим ее, товарищи!” Отец отдавал все свои силы перестройке мира на „справедливый” лад. Отдавал так рьяно, что забыл о „кыбле”, той стороне, где находится священная Мекка. Перестал молиться из-за недостатка времени. Злобные старики перешептывались, что вот от этого и помер. А на самом деле у него в животе что-то лопнуло и разлилось желчью. Всевышний был тут не при чем. До смерти своей успел пристроить Базарбая в трудовое училище. Сына учили там всему понемногу. И слесарке, и кузнечному делу. Учили, как делать гвозди. Он освоил этот процесс хорошо. Откусить — расплющить. Откусить — расплющить. И так целый день, с утра до вечера. Базар-бай не обижался на судьбу. Наверное, гвозди тоже нужны кому-то. Так и началась трудовая жизнь Базарбая, с подсобного рабочего. „А теперь, — подумал он с правомерной гордостью, — я почетный буровой мастер. Люди уважают. Обещали какую-то медаль скоро вручить. Сказали, готовь, Нуржанов, черный пиджак, белую рубашку и галстук. Вызовем в Гурьев…” Ушел в свой вагончик досыпать. Проспал усталый до раннего утра.

— Эй, Бабай! Выйди на минутку! — электрик Сергей Еремин стучал в грязное окошко. — Выйди, посмотри что творится.

Бригадир уже не спал, грелся под одеялом. Рыхлый, обрюзгший, он нехотя скинул ноги с твердой лежанки.

— Ну что такое? Почему кричишь с утра?

Заспанный Базарбай появился в проеме двери в длинных помятых трусах и толстом свитере из верблюжьей шерсти. „Может, опять что со скважиной?” — промелькнуло в голове. Серега уже отбежал от вагончика. Он стоял на берегу нефтяного пруда и показывал двумя руками на глянцевую поверхность.

— Ты такое видел когда-нибудь, Бабай? — кричал он, ошеломленный обнаруженной утром картиной природы. Ночью в нефтяной плен попали по собственной инстинктивной глупости полтора десятка лебедей. Вероятно, под лунным мерцающим светом они приняли сверкающую поверхность за мелкое озеро, на котором можно было бы перезимовать или отдохнуть перед дальнейшим перелетом. Лебеди были замызганы парафинистой нефтью. Только шеи белели хрупкими торчками.