Пушкин. Изнанка роковой интриги - [3]

Главный свидетель

Как ни странно, именно этот свидетель указал рост поэта точнее других, ибо им оказался не кто иной, как сам Александр Сергеевич, на что до сих пор не обратили внимания биографы.

Сохранившийся в архиве документ относится к 29 ноября 1825 года и требует небольшого пояснения.

Через две недели на Сенатскую площадь Петербурга выйдут восставшие полки, о чем Пушкину, пребывающему в ссылке, неведомо. Сидеть в Михайловской дыре до смерти надоело. Едва услышав, что какой-то солдат, приехавший из столицы, рассказывал о смерти Александра I, Пушкин для проверки слуха посылает в Новоржев кучера Петра. Тот вернулся, подтвердив слух: присягу принял новый царь Константин. Надежды рухнули – надежды возникли. Царь умер – да здравствует царь! Первая мысль Пушкина – о том, что проблемы его решатся сами собой.

За несколько часов до того, как Пушкин узнал о смерти царя, он писал А. Бестужеву: «…Надоела мне печать… поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели…». Теперь происходившее вселяло сдержанный оптимизм. Неслучайно Анненков назвал часть жизни поэта Александровским периодом: со смертью Александра I закончилась историческая эпоха. Коронация преемника обещала амнистию. Опасные планы побега за границу отложены, желание узника – немедленно ехать в Петербург. Иван Новиков полагает, что Пушкин рассчитывал на обещание лицейского приятеля и дипломата Горчакова раздобыть ему загранпаспорт. «Так все пути к отступлению были отрезаны, – пишет Новиков. – Он (Пушкин. – Ю.Д.) волновался не только близким свиданием с Керн. Он вспоминал и Горчакова: мог бы не говорить, но если сказал, так и сделает. Но он ясно представил, что покидает Россию, – как будто привычная мысль, и все же холодок пробежал по спине»[12].

Пушкин решает отправиться в Петербург не по основной дороге, а по окольной, переодевшись в мужицкий наряд и назвавшись Алексеем Хохловым, крепостным своей соседки Осиповой. Архип уложил в дорожный чемодан одежду барина. Но где взять документ для проезда через многочисленные заставы? И поэт сочинил такой документ сам, то есть, говоря современным языком, изготовил фальшивый паспорт. В нем-то и имеется единственное во всей тысячетомной пушкинистике указание на действительный рост поэта. Назваться он мог любым именем, изменил свой возраст, прибавив три года: поистрепавшись от жизненных невзгод, он стал выглядеть значительно старше своих лет. А вот рост изменить не мог. Рост был для полиции первой приметой в установлении личности.

Билетъ

Сей дань села Тригорскаго людямъ: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер., волосы темно-русыя, глаза голубыя, бороду бреетъ, летъ 29, да Архипу Курочкину росту 2 ар. 3 1/2 в., волосы светло-русыя, брови густыя, глазом кривъ, рябъ, летъ 45, в удостоверение, что они точно посланы отъ меня в С.Петербургъ по собственнымь моимъ надобностямъ, и потому прошу господъ командующих на заставах чинить им свободный пропускъ. Сего 1825 года, Ноября 29 дня, село Тригорское, что в Опоческом уезде.

Статская советница Прасковья Осипова.

Текст липового билета создан самим Пушкиным, который искусно подделал писарский почерк, что доказано текстологом Львом Модзалевским[13]. Подпись Осиповой также подделана Пушкиным, для этого он иначе заточил перо; наконец, поставлена его собственная, а не Осиповой печать. Цявловский считал, «что даже ей, обычно посвящаемой поэтом в его дела, Пушкин не решился доверить свой план»[14]. Между тем, сочинив сию бумагу, поэт отправился в Тригорское. Может, наоборот, собирался уговорить соседку написать ему такой документ по образцу или просто хотел предупредить об отъезде? Ведь он назвал себя ее дворовым.

Выехав, Пушкин продолжал думать об опасности предпринятого вояжа. И чем больше думал, тем рискованнее казался результат. Судя по воспоминаниям Соболевского, Пушкин собирался приехать и спрятаться на квартире Рылеева, который светской жизни не вел, и оказался бы в доме одного из основных заговорщиков: Рылеева позднее повесили.

А завтра же до короля дойдет,

Что Дон Гуан из ссылки самовольно

В Мадрит явился, – что тогда, скажите,

Он с вами сделает?

Похоже, написаны эти строки не о Дон Гуане, о самом себе, только чуть позже. В Пскове сразу хватятся. В Петербурге полиция, армия, все приведены в готовность, дабы не возникло беспорядков. Списки подозрительных вынуты, галочки поставлены, за кем особо следить. Пушкина любая сволочь узнает. Донесут мгновенно. Да, есть приятели, они могут помочь, но власть должна определиться, чтобы знать, кого просить о помиловании. Без этого только напустишь на себя гнев сильных мира сего. Нет, лучше сидеть и не рыпаться, теперь уж, даст бог, осталось недолго. В таком ключе думал Пушкин, не ведая, что в Петербурге не знают, какому царю присягать, Николаю или Константину, междуцарствие.

В Пушкине, как заметил Юлий Айхенвальд, всегда был «голос осторожности»[15]. Говорили, что поэт вернулся, так как дорогу перебежал заяц, навстречу шел священник, а это дурные приметы. Но Пушкин вернулся, по мнению Анненкова, не из-за плохих примет, хотя в них верил, а по осмотрительности, логическому рассуждению и удивительной способности предвидеть опасности – дару, который не раз его выручал. Отъехав немного, поэт велел поворачивать назад. Возврат в Михайловское спас его: до восстания декабристов остались считаные часы. Посадили бы в Петропавловскую крепость, подвергли изнурительным допросам, и неизвестно, чем бы все кончилось.