Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности - [13]

Как тут не вспомнить отрывок из мемуаров когда-то юного человека: «В детстве я часто рисовал. Обычно мои картинки схематично изображали родителей – с рогами, или закрученными хвостами, или другими признаками того, что мне тогда казалось их истинной сущностью». Потом этот экс-юноша посмотрится в зеркало и подумает: «Когда же я успел обрасти рогами и хвостом? И шерстистым характером. И клочковатыми идейками. И еще многим чем отвратительным и предосудительным».

Махнет рукой, подтянет трусы и подумает: «Нет смысла цепляться за прошлое. Да, я потерял какую-то существенную часть себя, зато приобрел преимущество над прежним собой – тем, которому постоянно что-то было нужно, куда-то торопилось, что-то требовалось – то деньги, то красивая девушка, то секс, то секс, то секс, то деньги, то успех, то хорошая религия, то деньги, то секс, то деньги…»

Спроси себя, допроси себя: как часто ты показываешь фокусы самому себе? Идешь в магазин, приобретаешь какое-то фокусническое оборудование, готовишься, готовишься, а потом выходишь в пустую комнату и демонстрируешь самому себе фокус с монеткой.

Парень, зачем ты это делаешь? Здесь два объяснения. Первое: у тебя в кармане есть мелочь. Второе: просто твоя жизнь перекручена, перевернута и превращена в дерьмо.

Раньше ты цитировал проникновенную мысль «Счастье – это когда тебя понимают». Теперь ты понял главное: «Я не хочу понимать этих козлов. Это не совсем счастье, но это правда».

Крошка сын к отцу пришел… Но отца он не нашел…

Любая схема сужает исследуемый материал, подчас доводя его до карикатуры. Очевидно: схемы примитивизируют жизнь, хотя можно допустить, что и жизнь часто напоминает карикатуру на схему.

Было предпринято немало попыток изложить нашу недавнюю историю в виде системы оппозиций, в структуре мифов, в рамках противоборства символов, полемики парадигм и прочих расхожих и растрепанных фигур, призванных передать уникальный смысл произошедшего. Все точки зрения оказывались верны, равно как и анекдотически ущербны в своей приблизительности. Это издержки любого стандарта, тем более такого как классификация.

Следует признать: у нас нет языка и понятийного аппарата, чтобы концептуализировать мир, который еще не умер. Субъективность подхода и оценок объективно сужает оперативное поле любой проблемы, делает исследуемый материал случайным, выборочным.

Не будем и мы исключением, предложим еще один приблизительный вариант прочтения недавнего прошлого, переходящего в настоящее, ограничимся при этом задачей выяснить историю преемственности поколений в аспекте эволюции идей, образа жизни, религиозных предпочтений.

Теория поколений появилась в 1991 году в США. Ее основатели – экономист-демограф Нейл Хоув и литератор-историк Уильям Штраус – обратились к древнему конфликту поколений и обнаружили тенденции, по-новому, применительно к социальной культуре конца ХХ века, освещающие вопрос, почему с древности «отцы» поругивают детей, пытаясь реабилитировать патриархальную мудрость, а «дети» смеются над вялой волей отцов.

На Западе феномен поколенческой идентификации ощущается предельно остро. Это не случайно. Запад имеет в запасниках сексуальную революцию, хиппи, 1968 год – совсем не российские явления. Обсуждение проблемы «что обещалось и что вышло» – в немалой степени попытка ответить на вопрос «что ждать от завтрашнего дня».

Представители старших поколений пытаются осознать свое время, осмыслить себя-случившихся.

В общем виде конфликт отцов и детей выглядит примерно так: дети почти всех времен и почти всех народов однажды начинают переживать обычный период подросткового бунтарства, в процессе которого во всю глотку орут о том, что их никто не понимает, они мечтают: дожить до законного совершеннолетия, а потом – ищи-свищи! Уж тогда-то они оставят в мире свой след, и сделают они это так, что никому мало не покажется – широкоэкранно, полномасштабно, грандиозно, по-голливудски. Глядя на детей, отцы вспоминают ушедшую молодость. И сквозь сентиментальные слезы орут: «Наследства лишу!»

Культура традиционно решала возрастные противоречия, намекая на то, что конфликт, безусловно, наличествует, но пройдут годы, и юноша-страстотерпец непременно превратится в подобие своего отца, станет таким же раздражительным брюзгой, как и его родитель. Вспомним хороший, но архаичный по идеям фильм К. Шахназарова «Курьер», герой которого убежденно произносит: «Мы перебесимся и будем, как вы».

В конце XX века стало понятно: уже никакое поколение не будет похоже на своих отцов. Для этого утверждения есть вполне объективные предпосылки.

Одно из основных заблуждений современности заключается в том, что мы мыслим категориями постиндустриального общества, а живем в эпоху сервисных технологий, когда комплекс проблем (социальных, геополитических, психологических и т. д.) преимущественно решается с высокой долей научного и информационного обеспечения, когда сформировался рынок услуг, широчайший по спектру и сложности. Современный мир включает в себя многообразный ассортимент услуг – от простейших (шопинг, мобильная связь, электронные переводы денег) до сложнейших комплексов типа космических и военных разработок. В совокупности все это отличает современное общество от вчерашнего, условно постиндустриального.