Пушкин и финансы - [56]

Вот о чем говорится в этом написанном по-французски письме, хранящемся в РГИА, в фонде Министерства Императорского двора:

«Статуя, представляющая Императрицу Екатерину, принадлежащая господину Берду, который имеет намерение отправить ее за границу, если не сможет сбыть здесь, имеет четыре аршина в высоту». Далее следует краткая характеристика несомненных достоинств статуи и ее хорошей сохранности. В заключение Монферран пишет: «Имея честь указать Вашему сиятельству на это прекрасное произведение, я полагаю, что Императорская Академия художеств приобретет этот портрет и что, помещенная в центре большого зала при входе, эта статуя основательницы [академии] довершит украшения, которые там делаются»[461].

Это письмо прежде всего вызывает новые вопросы, но все-таки позволяет и кое-что уточнить.

Монферран описывает статую и ее сохранность. Он ее определенно видел. Если бы он ее видел во дворе дома Алымовой, то уж никак не мог бы назвать ее хозяином Берда. Надо полагать, что видел он ее уже на складском дворе бердовского завода. То, что хозяином статуи Берд в это время еще быть не мог, оставим на его совести. Он, может быть, прямо сам этого и не говорил, но Монферран так это понял.

Можно предположить, что когда Пушкин съехал из дома Алымовой, встал вопрос – что делать со статуей? Перевозить ее с квартиры на квартиру накладно. Оставить у Алымовой? Вряд ли она на это была согласна. Надо было найти место для хранения статуи.

Не исключено, что по чьему-то совету (возможно, того же самого ростовщика Юрьева) Пушкин решил переправить ее на хранение на складской двор завода Берда, а Юрьев взялся быть посредником. Ясно, что и Юрьеву, и Берду полагалась за это определенная плата, и Пушкин мог им предложить расплатиться после продажи статуи, так что оба – и Юрьев, и Берд – были заинтересованы в ее продаже. И Берд уже мог в определенном смысле чувствовать себя одним из хозяев статуи.

Поэтому можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что статуя была перевезена со двора Алымовой на завод Берда после 1 декабря 1832 г., но, по крайней мере, за несколько дней до 7 марта 1833 г. По зимнему пути ее и перевозить было легче.

В. А. Черненко полагает: «поскольку отказ правительства от приобретения статуи был помечен 25 февраля 1833 г., а письмо Монферрана – 7 марта 1833 г., то записку Пушкина к Алымовой можно отнести к 1833 г. и датировать 25 февраля – 7 марта»[462]. То есть он допускает, что только получив отказ князя Волконского, Пушкин написал записку Алымовой, которая до этого времени не возражала против того, что статуя находится у нее во дворе; тут же связался с Юрьевым, Юрьев успел согласовать все с Бердом и организовать перевозку огромной статуи на заводской двор, а Монферран как раз тут и приехал на завод, увидел статую, успел ее зарисовать и написать письмо. Заметим, что тогда записку надо вообще датировать еще более узким временным диапазоном, не позднее, например, 4 марта, оставив хотя бы три дня на организацию перевозки статуи и знакомство с ней Монферрана. Это маловероятно, поэтому я считаю более правильным датировать записку декабрем 1832 г. – февралем 1833 г.

Конечно, возникает вопрос: как увязать переписку Пушкина с князем Волконским и письмо Монферрана к нему же? Похоже, что Монферран писал, не ведая об обращении Пушкина по тому же адресу.

Характерно, что в делах канцелярии Министерства Императорского двора эти письма не были объединены в одно дело. Письмо Монферрана хранится в папке «Бумаги по разным предметам, принятые к сведению». На его письме была сделана помета: «К сведению, ибо Его Величество не нашел, чтобы была столь хороша, как изъясняет Г-н Монферан. 8 марта 1833». Дело в том, что письмо Монферрана сопровождалось рисунком статуи. Но рисунок – линейный, почти контурный, и составить по нему полное представление о статуе, конечно, невозможно. Скорее всего, именно этот рисунок не произвел впечатления на Николая I.

Знал ли Берд об обращении Пушкина к князю П. М. Волконскому? Знал ли Пушкин об обращении Берда через Монферрана к тому же Волконскому? Эти вопросы остаются без ответа.

В бумагах Пушкина нет никаких позднейших упоминаний о статуе и ее продаже, если не считать намека на ее перевозку в письме к Наталье Николаевне от 26–27 мая 1834 г.: «Ты спрашиваешь меня о Петре? идет по маленьку; скопляю матерьялы – привожу в порядок – и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок»[463].

И – всё!

Больше ни в каких пушкинских документах мы не находим никаких упоминаний о статуе.

Но есть еще один документ, который я уже упоминал и который делает ситуацию еще более неопределенной – опубликованный М. Яшиным фрагмент письма Ивана Николаевича Гончарова к брату Дмитрию Николаевичу, написанного из Петербурга 28 декабря 1835 г. Повторим этот важный для нас фрагмент: «Что касается покупки памятника, Носов утверждает, что Берд не хочет приобретать на условиях, которые ты ему предлагаешь. Но тем не менее, я на этом не остановлюсь и пошлю Юрьеву, который мне дал надежду, что он это устроит»