Будем доверчивы и предположим, что все было так, как описала это Керн. Тогда все подтверждает, что «Я помню чудное мгновенье…» действительно адресовано Керн. Все поведение Пушкина изобличает в нем пылко влюбленного и приносящего любимой свое только что созданное для нее творение. Есть и объективные показатели, и опять из области сопоставлений. Вот они: Пушкин вкладывает свой «поэтический подарок», как называет стихотворение Керн, в книжечку, содержащую вторую главу «Евгения Онегина».
Во второй главе есть, как я уже упоминал, мотивы, образы и даже строки, прямо заимствованные Пушкиным из своего раннего отрывка «Дубравы, где в тиши свободы…»
Намереваясь подарить уезжающей Керн эту главу, Пушкин мог, перелистывая ее, вспомнить, откуда он взял некоторые строки о первой любви Ленского. Отрывок этот встал перед его глазами, и он написал сходное по настроенности и даже по фразеологии с первой строфой стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» — этот гимн влюбленного. Таким образом «Евгений Онегин», «Дубравы, где в тиши свободы…», «Я помню чудное мгновенье…» и Анна Керн сливаются в одно поэтическое целое.
Значит, «Я помню чудное мгновенье…» действительно написано для Керн пылко влюбленным в нее молодым поэтом, и все, вплоть до сцены неуравновешенноревнивой пылкости поэта при поднесении подарка, строго соответствует действительности…
Все… кроме одной, незначительной на первый взгляд, но немаловажной в данном случае детали. Дело в том, что, по словам Керн, Пушкин делает ей свой «поэтический подарок», вкладывая меж неразрезанных страниц второй главы «Евгения Онегина». А между тем, этого как раз и не могло быть, а значит, и не было, потому что описанное Анной Керн происходит в точно датированное время, в июле двадцать пятого года, а вторая глава «Евгения Онегина» впервые вышла, что тоже датировано, только в октябре следующего года, и, следовательно, параллели второй главы через отрывок «Дубравы…» с «Я помню чудное мгновенье…» в данном случае отпадают.
Пушкин действительно мог в июле двадцать пятого года поднести Керн свой «поэтический подарок», вложив его в главу «Евгения Онегина», но это могла быть только вышедшая пятью месяцами раньше первая глава романа, не имеющая прямого отношения ни к отрывку «Дубравы…», ни к стихотворению «Я помню чудное мгновенье…». Не может ли это послужить основанием для возвращения к той версии, что это стихотворение написано не в ночь перед отъездом Керн и не к ней обращено?
На мой взгляд — нет. Просто в мемуарах своих, создаваемых много лет спустя, Керн могла запамятовать, в какую книжку вложен был «поэтический подарок» при его поднесении, и допустить эту маленькую неточность.
Есть еще одна деталь, которая могла бы, пожалуй, вызвать сомнение в том, кому адресовано стихотворение «Я помню чудное мгновенье…». В заглавии его нет прямого обращения к адресату. Если многие другие пушкинские стихи в самом своем заглавии говорят, к кому они обращены, — «Ф. Н. Глинке», «Вяземскому», «Дельвигу», — то в заголовке стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» вместо именного указателя адресата стоит таинственный шифр «К***». Я полагаю, что такой шифр в данном случае вполне оправдан. Опубликовать фамилию замужней женщины, к которой обращены слова любви, значило компрометировать ее, и поэт деликатно укрыл ее за тремя звездочками. А к кому обращено стихотворение, объясняло личное его вручение потом Анне Петровне Керн.
А теперь, оставив разыскания, относящиеся к стихотворению «Я помню чудное мгновенье…», обратимся еще к одному примеру, доказывающему, что все поэтическое наследие Пушкина есть монолит, прочно сцепленный своими отдельными частями между собой. Для доказательства этого положения позвольте привести еще один пример.
Вот «Памятник», написанный в тридцать шестом году, а вот четыре черновые строки, не вошедшие в сороковую, заключительную строфу второй главы «Евгения Онегина», написанные двенадцатью годами раньше:
И этот юный стих небрежный
Переживет мой век мятежный.
Могу ль воскликнуть, о друзья:
Воздвигнул памятник и я.
Следует заметить при этом, что последняя строка первоначально была дана как цитата Горация и читалась
Таким образом, вторая глава «Онегина» кончалась тем, чем начинался «Памятник», в котором «Exegi monumentum» поставлено эпиграфом.
Как видите, к цепочке связей «Дубравы…», «Я помню чудное мгновенье…», «Евгений Онегин» прибавляется еще одно звено: «Памятник». Но и это еще не последнее звено цепи. Мотив «Памятника» ощутимо проступает в стихотворении «Андрей Шенье», написанном годом позже цитированной мною второй главы «Евгения Онегина». Вот несколько строк из «Андрея Шенье»:
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Когда гроза пройдет, толпою суеверной
Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный
И, долго слушая, скажите: это он;
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами.
Вглядитесь в строки: «Я скоро весь умру. Но…», «Храните рукопись…», «Сбирайтесь иногда читать мой свиток…» Разве они не сродни строкам «Памятника»?
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
