В одной из своих работ, посвященных Пушкину, я проследил, как создавалось письмо Татьяны Онегину, как рождалось оно из предварительного прозаического плана. предварительного прозаического плана. Кстати, письмо Онегина Татьяне, помещенное в восьмой главе «Евгения Онегина», вовсе не имело плана и написано было спустя год после окончания главы — и не в Болдине, где писалась глава, а в Царском Селе.
Так иногда процесс создания целостного произведения расчленяется на отдельные элементы, которые отдельно делаются, и вовсе не обязательно в той последовательности, в какой позже узнает их читатель. К примеру, глава восьмая «Евгения Онегина», о которой шла речь, вначале была девятой. Восьмой была глава «Путешествие Онегина». Пушкин намеревался издать вместе отдельной книжкой восьмую и девятую главы и даже написал предисловие к этой публикации.
Предисловие сохранилось в рукописи, но «Путешествие Онегина» дошло до нас не полностью.
Очень разрозненные черновые отрывки остались от десятой главы.
Посвящение Петру Плетневу («Не мысля гордый свет забавить…»), которое сейчас предшествует всему роману, впервые было опубликовано вместе с четвертой и пятой главами романа и предшествовало им, а читатель узнал о нем спустя почти пять лет после начала работы поэта над романом.
Все это могло происходить и происходило потому, что «Онегин» писался почти восемь лет, выходил в свет отдельными главами. И главы эти, и план дальнейшей работы неоднократно обдумывались, переобдумывались и менялись.
Но и с вещами, гораздо меньшими по объему и писавшимися быстро, происходило иной раз в отдельных частях их то же самое. Вступление к «Руслану и Людмиле» («У лукоморья дуб зеленый»), как и посвящение, предшествующее «Полтаве», написаны уже после самих поэм.
Любопытно, что даже такая поэма, как «Граф Нулин», которая выпалилась залпом в течение двух дней, и та имеет свою предысторию, и даже весьма немаловажную для понимания всей творческой истории Пушкина тех лет, хотя некоторые современники считали «Графа Нулина» ничего не стоящим пустячком и даже острили насчет того, что Нулин есть абсолютный нуль.
Остроты эти остаются на совести остряков, и в свое время Белинский сердито и вполне основательно заметил, что «…этой неотесанной критике и в голову не входило, что все это высокопарное („в одах Петрова, стопудовых пиимах Хераскова“), взятое массой, далеко не стоит одной страницы из „Графа Нулина“».
Тынянов, прослеживая творческий путь Пушкина на этом этапе, утверждал, что «„Граф Нулин“, написанный непосредственно вслед за „Борисом Годуновым“, является совершенно неожиданным методологическим откликом, реакцией поэта на работу над документами». И дальше: «„Нулин“ возник диалектически в итоге работы с историческим материалом, в итоге возникшего вопроса об историческом материале как современном».
Интересна интерпретация этого стыка материала исторического и современного, которую дает ему Пушкин в своей «Заметке о поэме „Граф Нулин“»:
«В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая „Лукрецию“, довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришло в голову дать пощечину Тарквинию? Может быть, это охладило бы его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить. Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал царей, и мир и история мира были бы не те.
Итак республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Цесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобно тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде.
Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра (13 и 14 декабря) написал эту повесть.
Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. „Граф Нулин“ написан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения». Имеется в виду восстание декабристов 14 декабря 1925 года.
А может, и не такие уж странные эти сближения. То, что в творческой настроенности поэта кажется с первого взгляда странным, неожиданным и непонятным, проясняется и объясняется, если приглядеться к творческой жизни поэта и к повседневью его, сопоставить сущее с бывшим.
Вот, к примеру, нам известно напечатанное Пушкиным в 1830 году в альманахе «Северные цветы» стихотворение «Я вас любил: любовь еще, быть может…»
Но при жизни Пушкина мало кому было известно напечатанное стихотворение, которое можно считать ранним предшественником стихотворения «Я вас любил…» Вот это стихотворение, найденное в бумагах Пушкина после его смерти:
Все кончено: меж нами связи нет.
В последний раз обняв твои колени,
Произносил я горестные пени.
Все кончено — я слышу твой ответ.
Обманывать, себя не стану вновь,
Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее, быть может, позабуду —
Не для меня сотворена любовь.
Ты молода: душа твоя прекрасна,
И многими любима будешь ты.
Вы видите, как далеко ушел Пушкин вперед за шесть лет, отделяющих одно стихотворение от другого, насколько стройней, очищенней, выше и душевней стало новое отношение поэта к прошлому — и своему, и чужому.
Сравните начальные строки обоих стихотворений.
В первом варианте авторская интонация очень жестка и окончательна:
