Дети пошли вдоль этой строчки, и она привела их к снежному навесу. В том месте, где скрывались следы, края его были оплавлены льдом…
Дети нагнулись и увидели еле заметную нору.
Коля-Николай снял варежку, хотел сунуть туда руку, да раздумал.
— А вдруг укусит? — забоялся он.
Недолго думая, Варя опробовала нору лыжной палкой и выгребла на свет четырех окуней с покусанными спинками, тяжелых и твердых от мороза, словно вытесанных из зеленого льда.
— А пятый где? — спросил Коля-Николай, и, сколько он ни копался в норе, ничего выкопать ему не удалось.
— Пятого зверь съел.
— Ты думаешь?
— Пятого съел, а из этих запас сделал…
— Какой зверь?
— Не знаю.
Вдоль снежного навеса от норы шла тропинка из зверушечьих следов, и вела она к воде, которая узкой темной полосой стояла под самым обрывом.
— Дальше не ходи, — сказал Коля-Николай. — Валенки промочишь.
— А почему вода не замерзает?
— Тут родники. Помнишь, мы с тобой ночью здесь на ледке проезжали?
— Ночью с огнем?
— Ночью с огнем.
— Разве здесь?
— А где же?
Варя огляделась.
Облачно-белый снег мягко облегал окрестности, скрадывал и раздвигал расстояния, а иной раз близкое казалось далеким, а далекое близким — руку протяни и дотронься до него. Варя с мельчайшими подробностями вспомнила ту августовскую ночь, отражение большой звезды в мокрой граве — синий уголек, что дотлевал в росе, чистую, чище воздуха, пульсирующую выпуклость родника на дне озера и рыб, головами вперед собравшихся насладиться ключевой водой.
Как недавно и как давно это было!
Коля-Николай снял лыжи, подкатил их к пропарине под берегом, лег на них, чтобы заглянуть в воду, и отпрянул с криком — из воды, плеснувшись, как рыба, выметнулся бурый блестящий гибкий зверь с длинным хвостом и, стелясь по снегу, ушел под берег.
Когда испуг прошел, дети заговорили наперебой:
— Кто это?..
— Какой верткий!
— Да большой и бурый!..
— Вроде с рыжиной!
— Спросим твоего отца?
— Окуней ему отвезем.
Дети привезли Федору Николаевичу окуней и рассказали о встрече с неведомым зверем. Федор Николаевич спросил:
— Какой был воришка?
Коля-Николай широко-прешироко развел руки:
— Вот такой…
— Нет, — сказал отец. — Это целый тюлень, таких у нас не водится.
Коля-Николай подумал и несколько сблизил руки.
— И таких у нас не водится. Еще убавляй, еще…
— Вот так? — теперь уже сам Коля-Николай спрашивал отца.
— Такой! Такой! — подтвердила Варя.
— На этом и остановимся, — разрешил Колин отец. — Это выдра была. Выдры у нас водятся. Я их сам видел только летом. Плавают они не хуже рыб. Если бы я так умел плавать, я бы давно нашел пушку из красной меди… Она здесь, недалеко.
В это время у Колиного отца «был стук» — кто-то попытался схватить блесну, кончик удилища согнулся… Рыболов положил удилище и, проворно перехватывая леску, выбросил на снег темного толстого окуня. Окунь забился, окутываясь в снежную пудру, весь он стал белым, как в муке, и скоро застыл на морозе — с прозрачным колючим гребнем, с большими золотистыми глазами.
— Этого мы Женьке подарим, — сказал Колин отец. — Пусть Женя его в аквариум посадит. Надо будет подумать, чем его кормить. Чего-нибудь придумаем. Вы посмотрите, какой он красавец! Такого красавца только в аквариуме и держать. Люблю я окуней, ребята. И на вкус и на цвет — всем угодила эта рыба, я красивее ее не знаю.
Колин отец опустил блесну в лунку, подергал коротким удилищем и сказал:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая!..
Дети не сводили глаз с лунки, все ждали, что попадется еще окунь, такой же крупный и красивый, а то и крупнее. Но скоро им надоело ждать, и они потихоньку отъехали от Федора Николаевича и наперегонки помчались вдоль крутого берега.
Первое время они бежали рядом, потом Коля-Николай вырвался вперед, но тут же остановился: под лыжами набухал влагой липкий тяжелый снег.
— И здесь родники! — удивился Коля-Николай.
— Поехали посередке, — сказала Варя.
— Поехали, — согласился Коля-Николай. — Жарко-то как. Купаться хочу.
— Потерпи до лета. Дотерпишь?
— Постараюсь!
Они выехали на середину озера и увидели, как над пологим берегом, колеблясь, как северное сияние, слабо золотится косой клинышек света. Это закатное солнце брезжит сквозь зимнюю пелену, и от него по снегу, по дубкам, по лицам ребят бродит рассеянная, еле заметная улыбка.
«Погодите, — обещает эта улыбка, — растают снега, отворятся воды озера, и небо и люди заглядятся в него, и теплые ветры, настоянные на луговой ягоде-клубнике, сойдутся отдышаться и остыть на его прохладных плесах. И вы, земляки мои, если вам станет грустно вдали от здешних мест, вспомните заповедное это озеро, и легче будет на сердце, и вы дадите обещание приехать сюда и умыть лицо в его чистых водах».
* * *
За сухими ягодными гривами, за осочными низинами, за тальниками, посреди закамских лугов лежит светлое озеро Сорокоумово.
Одни говорят: у него сорок омутов, сорок родников, отсюда название. Другие: в старину сорок умов думало, как поймать рыбу в его глубинах, в его подбережных пещерах, думало, да не придумало, отступилось, не стало брать лишнего, и по сорока умам назвали его Сорокоумовом. Третьи строят свои догадки, и все вместе прибавляют:
