Пуритане. Легенда о Монтрозе - [7]

Кто прав в войне между роялистами и сторонниками парламента? Скотт не сомневался в том, что, несмотря на «крайности» республиканских вождей, правы республиканцы. Роялист Монтроз политически, а следовательно, и нравственно не прав. Но по своим человеческим качествам он несравненно выше Аргайла, для которого нравственные законы как будто вовсе не существуют. Поэтому и разгром войск Аргайла под Инверлохи скорее радует, чем огорчает, автора, а за ним и читателя. Ни политическая позиция вождей, ни взаимная ненависть кланов, ни варварские нравы средневековья не вызывают у Скотта симпатии, но в преданности клану и традициям, в остром чувстве своеобразно понятого долга он видит высокие свойства духа, героическое начало, выражающееся иногда и в таких страшных формах. Наемный солдат — в общественном смысле явление отвратительное. «Нет более позорной жизни, чем жизнь наемника, который воюет только ради денег, не задумываясь о целях войны», — цитирует Скотт слова Гуго Гроция. Но и у наемника есть своеобразное чувство долга, и Дальгетти не поступится своей совестью даже ради спасения жизни, если он уже получил причитающуюся ему плату.

Аллан Кровавая Рука тоже в известном смысле явление героическое, но непрерывная месть врагам своего рода бесчеловечна и вредна. И в этой мести, как и в слепой преданности вождю и в готовности воевать за кого угодно, заключается несчастье страны, потому что все это мешает утверждению общественной нравственности на более разумных началах и осознанию больших, стоящих перед государством задач.

Так же как в «Пуританах», и в этом романе где-то на заднем плане, за трагедией 1645 года, ощущается мечта о социальной справедливости, которая все же придет когда-нибудь на эту залитую кровью землю. Добрые качества народа со свирепыми страстями дают Скотту основание верить в лучшее будущее.

Созданный Вальтером Скоттом жанр исторического романа сыграл большую роль в развитии европейской литературы. Роман из современной жизни, пришедший на смену историческому уже к середине XIX века, многое у него заимствовал, преодолевая то, что не соответствовало новому материалу и новым задачам эпохи.

Вальтер Скотт научил романистов тщательно изучать материал и исследовать современность как особый этап в развитии общества. Он приучил писателей рассматривать художественное творчество как познание, требующее глубоко разработанного метода. Он показал, как воплощать в ярко индивидуализированных героях тенденции и закономерности эпохи и, одевая их бытом и нравами, придавать им неотразимую жизненную правдивость.

Чтобы понять «дела давно минувших дней», Скотт должен был перевоплощаться в своих героев, жить воображением в тех же обстоятельствах, думать и чувствовать, как они, и вместе с тем оценивать людей и события с философско-исторической и нравственной точки зрения. И эту позицию по отношению к своему материалу, и эту «психологию творчества» заимствовали у него великие реалисты XIX века.

Конечно, писателю, изображавшему свою современность, труднее было оторваться от субъективного отношения к материалу, чтобы понять закономерности своей эпохи и ее движение к будущему. Но чтобы стать большим искусством, роман из современной жизни, так же как роман исторический, должен был отказаться от узкой фактографии и рассматривать свою эпоху как подлежащую решению общественно-политическую проблему.

Усваивая уроки Скотта, сопротивляясь ему, продолжая его традиции и вместе с тем создавая нечто совершенно новое, крупнейшие писатели XIX века могли назвать Вальтера Скотта так, как назвал его Стендаль в письме к Бальзаку: «нашим общим отцом».

Б. Реизов

ПУРИТАНЕ Перевод А. Бобовича

Введение

В конце прошлого века в Шотландии был хорошо известен один весьма примечательный человек, по прозванию «Кладбищенский Старик». Роберт Патерсон — таково его настоящее имя — был, как говорят, уроженцем Клозбернского прихода в Дамфризшире и, вероятно, каменотесом — во всяком случае, он сызмальства был приучен владеть резцом. Неизвестно, что побудило его уйти из дому и пуститься странствовать по Шотландии, уподобляясь паломнику, — домашние ли неурядицы или глубокое и проникновенное ощущение того, что он считал своим долгом. Известно только, что не нужда толкнула его на эти скитания, ибо он решительно отказывался от денежной помощи и лишь позволял себе пользоваться гостеприимством, которое ему всюду охотно оказывали, а если случалось, что никто не приглашал его к себе в дом, у него всегда бывало достаточно денег для удовлетворения своих скромных потребностей. Его внешность и излюбленное — вернее, единственное — занятие подробно описываются в «предварительной» главе предлагаемого романа.

Лет тридцать назад, а то и побольше, автор встретился с этой необыкновенной личностью на кладбище в Даннотере, приехав сюда на день-другой к ныне покойному мистеру Уокеру, ученому и уважаемому приходскому священнику, чтобы осмотреть развалины Даннотерского замка, а заодно и памятники старины в ближайших окрестностях. Там же оказался за своим обычным, побуждавшим его к вечным скитаниям занятием и Кладбищенский Старик, ибо замок и приходское кладбище в Даннотере, хотя они и находятся во враждебном ковенантерам