Пупок - [42]

Лысый вишневый человек с желтым шарфом ловко принял меня в объятья и повалил на пол перед подведенными синькой чертами улыбчивого лица. Сам-сам, — шептала Мо-мо, расшнуровывая мои кроссовки. Сам-сам, — бормотала она, потея. Огромные сопли повисли у нее подо ртом. Они расстегнули мне рубашку.

— Там паразит, — сказал лысый по-тибетски.

— От ayu sbosara bakara rosbauro bum phat, — сказала Мо-мо. — Повтори сто раз.

— Замучаешься повторять, — сказал я.

Лысый быстро залез мне в карманы, пощупал меня за бока и потрогал мошонку.

— Там паразит, — еще раз сказал лысый по-тибетски.

— Ну, ладно, — сказала Мо-мо.

Она бесстыже задрала юбку и присела на корточки над моим лицом. Ее густопсовая вонь была покруче стада обосранных яков.

— Помнишь, — промолвил я, обратясь напрямую к тибетской женственности, — как четырнадцатый Далай-Лама сказал в Нью-Йорке американским газетчикам, что больше всего в эмиграции он скучает по этим животным? Складка. Бритая мясистая складка моей экскурсоводши. Небесной тени моего тела явственно недоставало правой руки, что свидетельствовало не в мою пользу. Мо-мо подала лысому чайник.

— Какого цвета у него сперма? — довольно живо поинтересовался монах.

Мо-мо сплюнула спермой на пол и теперь внимательно рассматривала плевок. Черная сперма потекла мне за воротник.

— Пупок развязался, — хихикнул я.

— Дурак! — усмехнулась Мо-мо.

— Давай! — завопил монах по-тибетски и лег на меня, чтобы я не сбежал.

Мо-мо подняла свой красно-коричневый зад и вгрызлась зубами в мой пупок, похожий на мутный надутый презерватив. Красный паразит на мелких ножках ушел ей глубоко в горло. Она схватилась за волосы, напрягла лицо, и красный паразит показался у нее в правом ухе.

— Не дави, не дави его! — предупреждающе крикнул монах.

— Я знаю, — улыбнулась Мо-мо слабой улыбкой роженицы.

Красный паразит не спеша спустился по волосам и по руке Мо-мо и покинул ее полностью, заползя под маленькую подушечку.

Я сидел с белым праздничным шарфом на груди. Вокруг в саду поддеревьями монахи оттачивали искусство спора.

— Швеция! — крикнула Мо-мо педерастам. — Идите обедать!

Раскаявшийся бизнесмен плясал неподалеку свой нехитрый танец.

— После смерти ты не пойдешь в ад, — твердо сказала Мо-мо. — Ада для тебя не будет.

— Откуда ты знаешь? — усомнился я.

— Если будешь впредь себя хорошо вести, — засмеялась Мо-мо и погрозила мне пальцем.

Тибетская осень хорошела на теплом солнце. Ничто не предвещало новой беды. В аэропорту, в 96 километрах от Лхасы, она даже не подошла попрощаться со мной.

1995 год

Расщепление водки

Вначале было слово. И слово было у Бога. И слово было — водка. В огромном замкнутом пространстве России, где потребление алкоголя — самое высокое в мире (14,5 литров чистого алкоголя на душу населения, причем больше половины выпитого — именно водка) водка прошлась колесом едва ли не по каждой русской семье точно так же, как война с Гитлером или сталинские репрессии. О моем деде по материнской линии, Николае, который рано разошелся с бабушкой, мне, например, известно только одно: он был алкоголик. При слове «водка» русский человек начинает вести себя непредсказуемо. Как будто дыра пробивается в подсознание, и там все начинает булькать, пузыриться, ходить ходуном, а на поверхности возникают всякие-разные жесты и мимика, глаза загораются, руки потираются, кто подмигивает, кто прищуривается, кто глуповато во весь рот улыбается, кто щелкает пальцами, кто хмурится и впадает в прострацию, но никто, от верхов до низов, не остается равнодушным, выключенным из игры. У каждого есть что рассказать. Мы все в России — заложники водки в большей степени, чем любой политической системы. Короче, водка — русский Бог. Русский Бог празднует в этом году юбилей: ему 500 лет.

Водка, как и Бог, дает и берет. На акцизы, выплаченные за ее производство только на известном бренде «Смирновъ», в начале XX века содержалось половина российской армии. Но другим концом водка била ту же армию и стала похлеще войны. Если в Афганистане по официальной статистике погибло 14.000 советских солдат за десять лет, то в России от алкогольного отравления умирает больше 30.000 людей в год.

Водка грозит, карает и требует жертвоприношений. Я имею в виду не только закуску, хотя и она как часть ритуала становится важнейшей деталью судьбы: не так закусил, не туда пошло, не то вышло. У других народов нет такого мистического отношения к напитку, по крайней мере, у современных народов. Русский Бог — водка — свидетельствует: мы еще не вышли из архаического окружения, где все предметы мира сопряжены с демонами и ангелами.

Загадка России в том, что она до сих пор не нашла ключ к решению водочной проблемы. Если гневить водочного бога и предавать его анафеме, запрещать напиток, то мы получаем всю гамму негативных последствий: самогон, спекуляцию, отравления. Если же водку поощрять, рекламировать, то последствия будут не лучше. Водка и русская эротика переплетены, перепутаны, заверчены и закручены: сколько русских девочек потеряли и голову, и невинность в водочной оргии? Водка — и катализатор деторождения, и его бич. Она диктует, кому родиться, кому умереть. Бога нельзя взять под контроль, обуздать, укротить. В него можно перестать верить, найти других кумиров, но это долгий путь национального перерождения.