Пупок - [41]

— Я не говорю по-русски, — сказала Мо-мо. — Вы ослышались.

— О'кей, — сказал я. — Принесите мне из ванной, если вас не затруднит, опасную бритву из моего дорожного несессера.

— Хорошо-хорошо, только пока я хожу за бритвой, обещайте мне встать и продвинуться к выходу. Шведы нас заждались!

Я отбросил одеяло, обнажая свой маленький член-пистолетик.

— Мне неприятно вам об этом напоминать, — сказал раскаявшийся бизнесмен, стоя на коленях, — но сначала вы должны развестись со своей женой. Это первое условие вашего пути. Вам предстоит долгий путь. Вы в самом начале. Вам надо поспешить.

— Вы только посмотрите, — сказал я Сергею, — не будем, кстати, сейчас о жене, вы посмотрите лучше, что со мной делается.

Вошла Мо-мо с опасной бритвой, в красной куртке.

Я ловко спрятал свой хуй между ног и стал выглядеть совершенно как женщина.

— Я так и знала! — сказала она, глядя на мой пупок.

— Я мог выбить зубы или повредить себе яйца, — сказал я, рассматривая свой пупок. — Но как случилось, что я в канализационном люке порвал пупок?

— Это хуже, чем порвал, — бросила Мо-мо, рассматривая меня впритык.

— Наши шведы заждались, — сказал Сергей, не вставая с колен.

Я знал, что пупок — самое слабое слово русского языка и был огорчен его непосредственным употреблением. Красная женская капля из собственной матери стала медленно двигаться вверх по центральному каналу.

— На чем мы остановились? — строго, как учительница, спросила меня Мо-мо. — Посмотрите на кончик носа. Если вам его не видно, это значит, что ваша смерть наступит по прошествии пяти месяцев.

— Какие еще индикаторы? — сказал я недовольно.

— Если кончик носа сдвинулся в сторону, смерть наступит через семь дней.

— Есть ли у нас в запасе ритуалы долгожития? — забеспокоился я. — Ну-ка, дайте-ка мне бритву!

Мо-мо протянула мне опасный инструмент. Пупок оплыл, надулся и стал похож на выдавленный глаз. Раздался шведский стук. Мы сели в автобус. Лхаса — образцовый социалистический город с большим количеством райкомов-горкомов, над которыми реют красные флаги с типично китайскими звездочками. Над городом висит красно-белый дворец таких охуенных размеров, что Московский Кремль в сравнении с ним кажется обезьяньей площадкой. Мы полезли в гору.

— Подними рубашку, покажи, — сказала Мо-мо, бесстыже заглядывая мне в глаза. — Ты можешь пописать здесь, дальше будет нельзя.

— Ты экскурсовод или кто? — удивился я. — Расскажи про дворец.

— Что-то, блядь, мне все это не нравится, — сказала Мо-мо, щупая мой живот. — Синюшный цвет. Так больно?

— Еб твою мать! — вскрикнул я.

— В следующей жизни ты будешь голодным духом, — сказала она. — Если не научишься терпеть.

Весь живот был охвачен пламенем смерти.

— Швеция! Швеция! — закричала Мо-мо. — Ну, куда вы пошли?

Белобрысые гомосексуалисты остановились в недоумении.

— Ждите нас здесь, — сказала Мо-мо своей группе, кроме меня. Она решительно взяла меня за руку. — Рикша! Рикша! У тебя есть десять юаней?

Я вытащил из кармана десять юаней, обмазанных говном. Пятнадцатилетний мальчик покатил нас по улицам Лхасы. Глядя на его усилия, я едва мог справиться с сердцебиением.

— Не это ли лучшее доказательство того, что я провалился в канализацию? — ядовито спросил я Мо-мо, сунув ей в нос вонючую купюру.

— Мы сейчас сделаем две вещи, — сказала Мо-мо, не обращая внимания на деньги. — Одну — на случай твоей смерти, другую — на всякий случай.

— Я знаю, где ты выучила русский язык, — сказал я, что-то вспомнив. — В военной школе в Монтерее, штат Калифорния. Это хорошая школа. Тебе знакомо такое имя: Банина?

Мо-мо густо покраснела.

— Я встретил тебя в Беркли в прошлом году. Тебе было шесть лет. Банина удочерила тебя в Индии. Я пришел к ним в дом на ужин. Ты выбежала, укутавшась в белое одеяло. Ты его сбросила и оказалась в короткой шелковой рубашке. Твоя детская пизда была по-своему выразительна. Банина сказала: — Мо-мо, ты бы хоть трусы перед дядей надела! — а я сказал: — Да ладно. Она еще всю жизнь будет носить трусы. Пусть отдыхает.

Мо-мо остановила рикшу на рыночной площади. К нам бросились тучи торговцев и попрошаек.

— Ты сказал, что в прошлом году в Калифорнии мне было шесть лет? — спросила Мо-мо.

— Время идет быстро, — сказал я. — Разве это не ты стянула носки с ног своего американского отчима и запихала их под рубашку, сделав из носков себе груди? Ты помнишь, что сказал твой отчим? Мо-мо, не надо, у меня пахнут ноги. И что ты тогда сделала? Ты засунула носок себе в рот. А потом — второй. И ты не подавилась.

Я спрыгнул на землю. Боль пупка пронзила меня насквозь. Ну, все: живот затвердел до упора. Мы поперли против течения длинноухой плоскогорной толпы, перегруженной тяжелым на вкус ячным маслом. Вцепившись друг другу в одежды, обхвати в друг друга за животы, тибетский народ прогрессировал в храм, звоня в колокольчики. Маленькие монахи дули в длинные трубы, лежащие перед ними на полу. Трубный звук отличался особенно хриплой пронзительностью. Мы перли против течения. Я давился от вони животноводов. Надавив пальцами мне на глаза, Мо-мо волокла меня вверх по ступеням тысячекомнатного монстра, вращающегося, как сука, над столицей холодных ветров, плоских циновок и мелких подушечек.