Пуля для бизнес-леди - [54]

Настя впервые в жизни поняла истинное значение так часто встречавшихся в учебниках истории слов «пропустить сквозь строй». Эти женщины, ещё вчера чувствовавшие себя уверенно, знавшие себе цену в том немногочисленном мирке, который существовал как бы отдельно от остального многомиллионного мира, не понимали, что произошло, за что их так ненавидят и почему хотят растоптать, размазать по Старой площади.

— Вы где работаете?

— В ЦК.

Или:

— На Старой площади.

Эти коротких слов было достаточно, чтобы к ним относились с уважением и маленьким чиновничьим подобострастием, к кому бы они ни обратились. У них были уютные кабинеты, «закрытые» пропускной системой хорошо снабжавшиеся столовые и буфеты, продовольственные заказы, «бронь» на самолеты и поезда, свои поликлиники и больницы, куда их «прикрепляли», путевки в лучшие санатории 4-го Управления Минздрава СССР с большой скидкой. Взамен они должны были хорошо работать и молчать, ибо в этих зданиях буквально все было пропитано секретностью.

По меркам любого западноевропейского обывателя всего того, что они получали, было совсем немного, точнее там, на Западе, все это и не считалось благами, «льготами», потому что ни в «закрытых» столовых, ни в льготных поликлиниках там просто не было необходимости. Но в России система мелких «льгот» действовала безотказно, самых лучших служащих держала в узде и в то же время возвышала над серой массой, у которой не было возможности хорошо питаться в чистых столовых, не стоять в очередях за продуктами и ездить ежегодно в санатории «Сочи» или «Айданиль».

Но женщины, которые под напором изнутри выскакивали из огромного дверного проема, сейчас уже не думали о «льготах», они мечтали уцелеть в вихре ненависти и хулиганства.

Два здоровенных мужика пытались оторвать от жиденькой цепочки выходящих худенькую девчушку, азартно вопили:

— А мы её — в подворотню… В подворотню! Попробуем партийной любви!

— Вжарьте ей, чтобы завизжала, сучка партийная! — подначивала мужиков потная растрепанная баба.

Мужикам уже почти удалось вырвать девушку, когда Настя достала из сумочки пистолет, подаренный Леонидом, и сунула им под нос:

— Считаю до трех… Один…

При счете «два» насильники бесследно растворились в толпе.

Настя схватила девушку за руку и бесцеремонно поволокла за собой.

В скверике рядом с памятником героям Плевны девчонка без сил опустилась на скамейку и разрыдалась: «Я же… всего-навсего машинистка… Дали бумажку — отстучала…»

А у Насти крепло ощущение, что «стихийное возмущение народа» умело подогревалось. Ведь можно было и выселение аппарата из зданий ЦК, и приемку самих зданий провести цивилизованно, без шума и пыли. Но кому-то невыгодна была тишина, кто-то просчитал, что именно истеричность, «всенародное возмущение» перекроют дорогу для отступления, заставят колеблющихся более решительно стать на сторону мятежного президента России.

В том, что партию и её «символы» — здания на Старой площади — не будут защищать, — никто не сомневался.

Настя возвратилась в редакцию и её тут же вызвал Фофанов:

— Мы попросили бы тебя поехать на Старую площадь, там делается история.

— Я только что оттуда…

— Молодец! — завопил Фофанов. — Срочно в номер! Диктуй наборщицам!

— Угомонись, — устало сказала Настя. — Что диктовать? Как люмпены-алкоголики гуляют и плебеи пытаются женщин насиловать?

— Революция не бывает без издержек, — напыщенно произнес Юрий Борисович.

— А пошел ты… Где ты видишь революцию? — взвилась Настя. — Козлы сошлись лоб в лоб — кто кого перебодает.

— Настя, если бы я тебя не знал, подумал бы черт знает что. Так будешь писать или нет?

— Буду. Но не то, что ты думаешь! Сейчас пойду к Свердловскому райкому, там очередь выстроилась партбилеты сдавать. И ведь все паскуды писали в заявлениях: «Делу Коммунистической партии предан». Крысы… Нет не крысы, те умные, а эти… букашки-таракашки, мотыльки-однодневки.

— Ты что, за партию? — оторопел Фофанов.

— Господи, какой же дурак! — с отчаянием произнесла Настя. — Мне ваша партия до фени-фонаря… Я за простую порядочность, честность, за то, чтобы люди, как шакалы, не жрали друг друга…

Она написала об очереди к Свердловскому райкому партии и о том, что даже партбилеты было сдать некому — все разбежались. «Коммунисты» входили в здание и швыряли свои вчера ещё драгоценные книжечки, которые положено было всегда носить при себе, с левой стороны груди, у сердца — швыряли свои книжечки на пол в углы распахнутых настежь кабинетов.

Настя в «репортаже», как она определила жанр своего писания, нагромоздила десятки натуралистических деталей: валявшиеся на полу протоколы заседаний бюро с грифом «совершенно секретно», повисший на одной кнопке наискось «График семинаров пропагандистов», пустая бутылка из-под коньяка, анкеты вступающих в КПСС, разорванный плакат: «Все на…» — куда — было оторвано… Перевернутые стулья, сдвинутые столы, рассыпанные книги, заплеванные и загаженные полы, изрезанные ковровые дорожки… Вывеска на здании райкома разбита — стекло пошло трещинами. Настя послала фотографа снять её и поместила, как заставку, к заголовку: «Расколотый мир».

Ее репортаж стал сенсацией, ибо в нем не было злобы, пропитавшей в эти дни жизнь, в нем были тоска и растерянность.