Пульс - [44]

Это был наш самый тесный контакт за весь вечер — и за следующие полтора месяца.

* * *

Знаете такую игру: участники с закрытыми или завязанными глазами садятся в кружок и угадывают предметы на ощупь? Передаешь предмет соседу, и он тоже говорит свою отгадку. Или еще так можно: все держат свои догадки при себе, а потом по команде выкрикивают.

Бен рассказывает — однажды у них в компашке пустили по кругу сыр моцарелла, и три человека сказали, что это грудной имплантат. Студенты-медики, что с них взять; но когда у тебя завязаны глаза, появляется какая-то обнаженность, что ли, да и фантазия может разыграться, особенно если предмет мягкий и влажный. Мой личный опыт подсказывает, что самая прикольная обманка, на которую всегда кто-нибудь ведется, получается из очищенного плода личи.

Лет десять — пятнадцать назад смотрел я в театре «Короля Лира»; на сцене вместо декораций была только голая кирпичная стена, а действие изобиловало всякими зверствами. Ни режиссера, ни исполнителя заглавной роли уже не помню, но что врезалось в память — так это сцена ослепления Глостера. Обычно графа связывают и перебрасывают через кресло. Герцог Корнуэльский говорит слугам: «Держите кресло, молодцы!», а потом обращается к Глостеру: «Сейчас я растопчу твои глаза ногами!» Он вырывает у Глостера один глаз, и Регана ледяным тоном приказывает: «Рви и второй. Он первому укор». Вскоре гремит знаменитое «Вон, гадостная слизь! Наружу хлынь!», Глостера рывком поднимают, и по его лицу стекает бутафорская кровь.

В той постановке ослепление происходило за сценой. Помню, как дергались ноги Глостера, торчавшие из-за кирпичной кулисы; впрочем, это я мог впоследствии сам додумать. Но меня поразили его вопли, которые просто терзали душу оттого, что доносились из-за сцены: вероятно, незримое страшит сильнее того, что открыто взору. Когда Глостера ослепили на один глаз, глазное яблоко покатилось по сцене. Помню — и явственно вижу, — как он, поблескивая, скользит по наклонной плоскости. Опять вопли — и второй глаз швыряют на сцену из-за кулис.

Это были — вы, наверное, поняли — очищенные плоды личи. А потом произошло вот что: герцог Корнуэльский, тощий, как смерть, грохоча сапогами, вернулся на сцену, догнал глазные яблоки и растоптал их — уже окончательно.

* * *

А вот еще одна детская забава из той поры, когда я частенько мучился икотой. На первой перемене мы запускали в школьном дворе машинки. У этих литых моделей длиной в четыре дюйма были настоящие резиновые шины, которые можно было снять, если требовалось изобразить пит-стоп. Яркие борта украшали забойные гоночные эмблемы: красные — «мазерати», зеленые — «вэнуолл», голубые… не иначе как что-то французское.

Правила были проще простого: какая машинка проедет дальше всех, та и победила. Сжимая кулак, давишь большим пальцем на середину длинного капота и по сигналу резко придаешь ускорение. Тут требовалась особая сноровка, чтобы со всей силы разогнать свой автомобиль и при этом не ободрать об асфальт костяшку среднего пальца — кто сдирал себе кожу, тот не мог рассчитывать на победу. Рана затягивалась коркой, после чего приходилось беречь костяшку среднего пальца, приподнимая ее над асфальтом. Какая уж тут скорость; поневоле опускаешь руку в удобное положение — и заново сдираешь едва подсохшую корку.

* * *

От родителей дельных советов не дождешься, правда же? Они, наверное, способны предвидеть только простейшие, частные случаи. Перевяжут тебе средний палец и твердят: смотри, чтобы в рану грязь не попала. Или перед походом к зубному внушают: поболит — и пройдет. Учат правилам дорожного движения — вернее сказать, правилам поведения детей на пешеходном переходе. Как-то раз мы с братом хотели перебежать через оживленную улицу напрямик, а отец на нас прикрикнул, строго так: «А ну, идите садом». Мы были в том возрасте, когда в самых простых словах открываешь для себя неожиданные смыслы. Переглянувшись, мы в один голос завопили: «Идите задом» — и попятились через дорогу. Отец счел это дуростью, а про себя, наверное, прикидывал, долго ли мы будем так потешаться.

Предостережения мы получали и от самой природы, и от родителей. Насчет корки на среднем пальце и насчет дорожного движения мы усвоили. И еще усвоили, что на лестнице нужно держаться за перила: наша бабушка едва не сломала себе шею, когда у нее под ногами поехала ковровая дорожка, потому что во время генеральной уборки бабуля вытащила медные штыри, чтобы надраить их до блеска, и один плохо закрепила. Нам были известны и другие опасности: тонкий лед, обморожение, хулиганы, которые, когда лепят снежки, прячут в них камни и даже бритвенные лезвия, — но в нашей жизни ничего такого не случалось. Мы знали крапиву и репей, знали, что от безобидной с виду травы на коже могут остаться ссадины, как от наждачки. Нас предупреждали, что ножом и ножницами можно порезаться, что можно упасть, наступив на развязанный шнурок. Нас пугали, что подозрительные типы заманивают ребят к себе в автомобиль или в грузовик; но при этом нам потребовался не один год, чтобы понять: подозрительные — не означает «дурковатые», «с зобом», «горбатые», «слюнявые» (все они вызывали у нас подозрения), а означает просто «незнакомые». Нас учили сторониться плохих мальчишек, а потом и плохих девчонок. Учитель биологии через пень-колоду рассказывал про венерические болезни и дурил нам головы, объясняя, что они бывают «от неразборчивости в связях». Нам внушали, что нельзя предаваться чревоугодию, праздности и позорить свою школу, что нельзя быть алчными, жадными и позорить свою семью, что нельзя давать волю зависти, гневу и позорить свою страну.