Пулковский меридиан - [185]

Идя к выходу, Федченко задержался у карты на стене.

— Ах, чёрт, куда рванулись! — слышалось тут.

— Ишь, стервецы!

— Смотри, хотят Николаевку перерезать…

Белый фронт накатился на самый Питер. Черный шнурок тянулся вдоль знакомой Федченке прибрежной Балтийской дороги до Лигова, огибая с севера Красное, шел неподалеку от Пулкова, спускался несколько южнее, к Варшавской линии, потом снова дугой поднимался на север, точно стремясь наползти на Детское Село…

Да, понятно, почему Кирилла перебрасывали в Колпино!

Юденич, точно рукой, тянулся к Питеру. Пятнадцать верст, и сожмет! Пора ударить по этой жадной генеральской руке…

Сев снова в свою машину, Григорий Николаевич поехал по разным делам: в Адмиралтейство, в штаб округа, в морские склады Новой Голландии (с кем только не оказался он связанным теперь!). На всем протяжении пути он видел ту же кипучую, не шумную, а сосредоточенную и упорную работу. Даже в центре города, у всех мостов через Фонтанку и Мойку, в Александровском сквере, к которому радиусами сходятся три магистрали города — Невский, Гороховая и Вознесенский[50], подле старых равелинов Петропавловской крепости — за одну-две ночи выросли теперь простые, но надежные оборонительные сооружения. Не всегда можно было понять, что послужило для них материалом: не то броневые щиты, позаимствованные с верфей, не то целые стальные корабельные башни, не то огромные котлы и чаны. Гранитные набережные Невы по северному берегу, припорошенные легким первым снежком, оделись в добавочную одежду из наполненных песком мешков. Устаревшие броневики, уже не способные передвигаться в поле, были выведены из гаражей и расставлены на важнейших перекрестках: у Пяти Углов возле Летнего Сада, еще там и сям.

Могло показаться, что этими работами никто не руководит, что они осуществляются как-то сами собою, без общего плана. Но, конечно, это было не так. Только руководство это, очень твердое и умелое, исходило не из председательского кабинета Зиновьева, не из «царских» вагонов Троцкого… Недаром на всех перекрестках, возле всех учрежденческих дверей, на всех угловых колонках для афиш и плакатов Федченко с глубоким удовлетворением видел светлый бумажный прямоугольничек, всюду один, окруженный небольшими группами задержавшихся возле него прохожих. Это питерцы во всех концах города, сдвигая брови, двигая сердитыми усами, гневно шевеля желваками скул, читали воззвание Ленина.

Уже совсем вечером Григорий Николаевич вернулся к себе на Путиловец. И здесь в завкоме царило оживление. И здесь все читали, изучали, обсуждали те же ленинские слова. Листки воззвания лежали всюду, недавно привезенные и сюда на мотоцикле. Представители от цехов осаждали помещение, где производилась раздача листовок. Несколько знакомых мальчуганов, озабоченные, серьезные, держа в руках короткие кисти, на полу между ступней ног поставив ведерки с каким-то, невесть из чего сваренным клейстером, сидели наготове с таким видом, точно кто-то собирался оспаривать у них эту почетную работу, а они были намерены, жертвуя жизнью, отстаивать свои права на нее.

Федченко, проходя, ласково коснулся одной из этих круглых, стриженых голов. Тотчас же он как-то ссутулился… Женюрка, если бы он был… если бы он не пропал без вести… он тоже торчал бы тут со своим велосипедом… Так же хмурился бы, так же гордо получал бы у вахтера клейстер и кисть… Эх!

Сев за свой стол, Федченко опер седоусую голову на руку и задумался. Да, да… «…Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи…»

Старый токарь вгляделся в темное окно. Там за ним неверные красные отблески полыхали оо заводскому двору: собирался при свете факелов митинг. «Погоди, Ильич, дай срок: выдержим! Оправимся. Рабочий все вынесет, на все пойдет за свое дело…»

Только что, когда он, Федченко, сходил с машины, еще одна беда легла на его плечи. Еще третьего дня, пятнадцатого числа, белые захватили Лугу. Дочка, Фенечка, теперь тоже была отрезана от него.

* * *

Семнадцатого к полудню тот эшелон Отдельной Рязанской бригады, в котором следовала на Петроградский фронт комиссар Антонина Мельникова, направленный сюда по распоряжению Ленина, прибыл на запасные пути Николаевской дороги. В пути, между Любанью и Тосно, была тревога: где-то около Лисина показались белые разъезды. По вагонам передали приказание — быть готовыми ко всякой случайности. Но все сошло благополучно.

Лечение Мельниковой в рязанском лазарете закончилось. Она была уверена, что ее снова направят добивать Колчака в родной полк, на Омск. Но комиссара Мельникову в Рязани спешно прикомандировали к Отдельной: там, в Питере, разберут, где она нужнее. Вся страна теперь помогала городу на Неве.

По дороге, читая знакомые названия станций — Окуловка, Малая Вишера, Чудово, Любань, — Тоня Мельникова не могла удержаться от воспоминаний. Тринадцать лет!

Там, в Питере — она это знала — у нее не было и быть не могло сейчас ни одной родной души. Она росла там, но была сиротой, «приюткой».

Единственная ее тетка по отцу жила в те далекие времена в Красном Селе, на Печаткинской бумажной фабрике. Но это было тогда!