Пугачев - [67]

.

Разумеется, расправы чинили не только в главном пугачевском войске, но и в многочисленных повстанческих отрядах, действовавших в разной степени отдаленности от ставки самозваного императора. Например, Иван Лунегов, сотник из приписных крестьян, который «у Пугачева назывался подложно Медведевым», впоследствии обвинялся в убийстве под городом Мокшаном неподалеку от Пензы дворян и чиновников с семьями «более тридцати человек». Несчастных поставили на колени, после чего начали расстреливать. Однако сотник, недовольный тем, «что мужики стреляли, недействительно», сам стал орудовать саблей, «поступая зверски, и всю изломал саблю», а «напоследок заставил убивать осями». Лунегов на следствии не отрицал самих фактов жестоких расправ, но заверял, что «неучастен в убивстве», сваливая всё на своих начальников — полковника Ивана Иванова и есаула Ивана Брянчинова. Однако пленные повстанцы напрочь опровергли его оправдания[413].

Ответственность за расправы, как и за многое другое, Пугачев во время следствия перекладывал на свое окружение — яицких казаков. Например, однажды он заявил: «Дворян и офицеров… убивал большою частию по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был», — а в другой раз сказал: «…яицкие казаки делали што хотели»[414]. Интересно, что в разговоре с А. С. Пушкиным в сентябре 1833 года выгораживали Пугачева и старые яицкие (уральские) казаки. «Когда упоминал я о его скотской жестокости, — писал Пушкин, — старики оправдывали его, говоря: не его воля была; наши пьяницы его мутили». Участник пугачевского бунта Михаил Денисович Пьянов (у Пушкина он ошибочно назван Дмитрием), сын того самого Дениса Пьянова, которому самозванец впервые открыл «свое истинное имя», рассказывал Пушкину, будто «Петр Федорович» жаловался его отцу на своеволие яицких казаков, говоря: «Улица моя тесна». Нелишне будет повторить здесь характеристику, которую дал Пугачеву главнокомандующий правительственными войсками А. И. Бибиков в письме Д. И. Фонвизину от 29 января 1774 года: «…Пугачев чучела, которою воры Яицкие казаки играют». Однако сами яицкие казаки из числа пугачевских приближенных на этот счет придерживались совсем иного мнения — они уверяли следователей, что самозванец имел над ними власть безграничную и сам решал, кого казнить, а кого миловать. Так, неформальный руководитель «злодейской» «Военной коллегии» Максим Шигаев утверждал, будто сподвижники Пугачева «перед ним дрожали, не смели много рта-та разевать! Вить он ни на кого не смотрел: кто бы он таков ни был, тотчас укажет висилицу»[415].

Кто тут прав? Как уже неоднократно было сказано, яицкие казаки составляли ближайшее окружение самозванца и вообще играли важную роль в пугачевском движении. Таким образом, вполне законно предположить, что и рассказы об их самоуправстве возникли не на пустом месте[416]. Но был ли самозванец и впрямь «чучелой» в их руках? Остановимся на свидетельстве корнета Пустовалова (его пересказал П. И. Рычков, а Пушкин использовал для иллюстрации взаимоотношений Пугачева со своим окружением). Корнет был захвачен бунтовщиками и более двух месяцев служил самозванцу, после чего в марте 1774 года бежал в Оренбург, где рассказал: «…с сообщниками своими, которых он (Пугачев. — Е. Т.) любит, нередко вместе обедает и напивается допьяна, которые обще с ним сидят в шапках, а иногда-де и в рубахах и поют бурлацкие песни без всякого ему почтения; но когда-де выходит он на базар, тогда снимают шапки и ходят за ним без шапок…» Но, насколько известно, Пустовалов не входил в ближайшее окружение Пугачева, а потому непонятно, откуда он мог знать, как самозванец проводит часы досуга со своими приближенными. Конечно, Пустовалов мог стать случайным очевидцем подобного времяпрепровождения, однако из его-то рассказа вроде бы получается, что он наблюдал эту картину не единожды. Но хотя Пустовалов и рассказывал о непочтительном отношении ближайших сподвижников к своему «царю», он всё же не утверждал, что Пугачев был фигурой несамостоятельной — напротив, подчеркивал: «…когда случается он (Пугачев. — Е. Т.) в Берде, то всё распоряжает сам и за всем смотрит не только днем, но и по ночам»[417].

В нашем распоряжении имеются и более надежные доказательства того, что в целом Пугачев был фигурой самостоятельной. И пожалуй, наиболее ярким примером в этом смысле служит казнь самозванцем одного из своих ближайших сподвижников, яицкого казачьего полковника Дмитрия Лысова. В данном случае не так уж важно, за что именно Пугачев приказал повесить своего приближенного (по его утверждению, тот грабил и убивал невинных людей, а по версии казака И. Ульянова, полковник спьяну ударил Пугачева копьем); гораздо важнее, что самозванец без всяких последствий для себя мог казнить влиятельного яицкого казака. Кстати, из показаний самого Пугачева также видно, что он не был такой уж несамостоятельной фигурой, как пытался уверить следователей. Например, самозванец не перекладывал ответственность за казнь Лысова на свое окружение, а брал ее на себя[418]. И, как мы увидим ниже, это был не единственный случай.