Пугачев - [5]

.

Помимо Емельяна, Иван Михайлович и Анна Михайловна имели еще троих детей: Дементия, Ульяну и Федосью. На следствии в ноябре 1774 года самозванец показывал, что его «большой», то есть старший брат Дементий жил в той же станице, но «с ним в разделе, в своем доме». У Дементия с женой Настасьей были два сына и две дочери. Интересно, что по имени Емельян сумел вспомнить только старшего племянника Никиту, а про племянниц сказал только, что «обе малолетные». О «большой» сестре самозванца, Ульяне, нам известно только то, что она была замужем за донским казаком той же станицы Федором Брыкалиным[30]. Он сыграл определенную роль в судьбе Пугачева, впрочем, как и муж младшей сестры Федосьи.

Как и у любого человека в те времена, у Пугачева кроме родителей были еще и крестные отец и мать. Как сам он рассказывал на следствии, его крестной была казачка «по отечеству Игнатьева, а прозванием Ермолова, но как ей имя — не помнит». Крестным же был священник станичной церкви «Казанский богородицы» Тимофей Авдеев; он же и совершил обряд крещения маленького Емельяна[31].

Здесь нелишним будет задаться вопросом, какую веру, старую или никонианскую, принял и потом исповедовал Емельян Иванович. Дело в том, что современники как из числа противников самозванца, так и. из числа его сторонников заявляли, что Пугачев — «раскольник». Эту версию поддерживали и многие историки. Правда, другие ученые были с ней категорически не согласны[32]. Что же на этот счет говорил сам Пугачев? На допросе в Яицком городке 16 сентября 1774 года он заявил, что «…не раскольник, как протчия донския и яицкия казаки, а православнаго греческаго исповедания кафолической веры, и молюсь Богу тем крестом, как и все православный христиане, и слагаю крестное знамение первыми тремя перстами (а не последними)», а на московском допросе в ноябре того же года добавил: «С самого ево малолетства в церковь Божию он, Емелька, ходил и отца духовного имел…»[33] Эти сведения подтверждаются и показаниями первой жены самозванца Софьи, которые никак не могли быть спровоцированы признаниями мужа, поскольку были получены задолго до его ареста[34]. Наконец, непосредственно перед казнью Пугачев исповедался и причастился у никонианского священника[35].

Таким образом, вполне очевидно, что Емельян принадлежал к официальной Церкви, что, кстати, констатировалось и в выписке, сделанной властями по его следственному делу. Правда, необходимо обратить внимание на следующее любопытное обстоятельство: в этой же выписке говорится, что молился Пугачев не тремя, а двумя перстами[36], как старообрядцы. Впрочем, для русского XVIII века в таком «двоеверии» нет ничего не обычного[37]. Однако мы не знаем, на чем основывались власти, делая подобную запись. Быть может, на каких-то не дошедших до нас устных признаниях Пугачева? А может быть, самозванец перекрестился во время следствия и тем самым выдал себя?

По общепринятому в советской науке мнению, Пугачев родился в простой и бедной казачьей семье[38]. Сам он на следствии говорил: «…он, Емелька, грамоте ни на каком языке ни читать, ни писать не умеет, и никогда не учился, потому что как он, Емелька, так и отец его… были простые казаки». К этому нужно добавить, что пугачевская семья собственными руками обрабатывала свой земельный надел, что едва ли приносило большой доход[39]. Можно даже допустить, хотя и без веских оснований, что родители будущего «амператора» были людьми неимущими. Однако сам Емельян, став взрослым, был довольно-таки зажиточным человеком — разумеется, по станичным меркам.

Что же касается детства будущего «Петра Федоровича», то о нем известно немного. На допросе в Яицком городке Пугачев сказал: «До семнадцатилетняго возраста жил я всё при отце своем так, как и другия казачьи малолетки в праздности». Из показаний его первой жены мы даже немного знаем о развлечениях казачонка. Так, описывая внешность мужа, она отметила: «…во рту верхнего спереди зуба нет, который он выбил салазками еще в малолетстве в игре»[40]. Но, по всей видимости, признание Пугачева, что он провел детские годы «в праздности», не означало, что он только играл и бездельничал. По крайней мере, на другом допросе в ноябре 1774 года самозванец поведал, что «жил он, Емелька, в помянутом доме отца своего безотлучно до семнадцати лет, где кормился он, пахав сам свой казацкой участок земли, а в самом бывши малолетстве боронил за отцом своим землю»[41].

Историки любят напоминать, что Пугачев, как и другой знаменитый мятежник Стенька Разин, был выходцем из донского казачества. Однако факт, что семье самозванца, как и многим другим донцам, приходилось обрабатывать земельный участок, свидетельствует о том, как переменилась жизнь казачества по сравнению с разинскими временами, когда казаки почти не занимались земледелием, а источниками их существования были государево жалованье (в том числе хлебное), рыболовство, охота, скотоводство и торговля. Кроме того, важной статьей пополнения казачьего бюджета являлись «походы за зипунами» — так сами донцы называли свои набеги на территории Крымского ханства, Турции и Персии, а также грабежи судов, плававших по Волге. Бывало, подобные набеги осуществлялись казаками вопреки запретам российского правительства. Однако донцы, пользовавшиеся в Московском государстве широкой автономией, зачастую в грош не ставили эти запреты. Будучи людьми вольными, казаки принимали к себе беглых помещичьих крестьян, стрельцов, посадских людей и многих других, кто желал свободной жизни. Среди этих беглецов встречался и уголовный элемент. Однако на требования московского правительства выдать тех или иных «утеклецов» донцы неизменно отвечали: «С Дона выдачи нет». К вышесказанному можно добавить, что донцами в Москве ведал Посольский приказ, отвечавший за сношения с иностранными державами, да и «честь» их посольствам («станицам») в Москве оказывали такую же, «как чужеземским нарочитым людем»