Пугачев - [3]

.

Но во второй половине 1980-х годов вслед за политическими переменами в стране произошла и смена оценок прошлого, порой весьма радикальная. И вот уже известный ученый Н. И. Павленко, можно сказать, посягает на святое. «Под пером иных историков, — пишет он, — крестьянские войны составляют предмет гордости. Между тем они являются едва ли не самым убедительным доказательством отсталости России, ибо несли на себе печать средневековья». С исчезновением цензурных ограничений оценки и пугачевщины, и ее предводителя становились всё резче. Публицист Н. Н. Шахмагонов, помимо тех обвинений, которые обычно выдвигали против Пугачева и его сподвижников еще до революции, неожиданно выдвинул отвергнутое еще екатерининскими властями: якобы восстание было инициировано и проплачено извне. А вот историк В. И. Лесин сравнительно недавно назвал Пугачева «авантюристом», «убийцей», «грабителем» и «похотливым хамом». Интересно, что выдающийся советский исследователь Пугачевского восстания Р. В. Овчинников после политических перемен хотя и продолжал положительно относиться к Пугачеву и пугачевцам, всё же личность предводителя восстания оценивал уже не столь благостно. Перечислив все добродетели, которыми наделяла Пугачева советская историческая наука, он тем не менее отмечал: «Но порою в поступках его проявлялось и плутовство, и коварство, и мстительность, и даже жестокость»[14].

Конечно, в последние годы о восстании и его вожаке пишут не так много, как в советское время. Тем не менее некоторые исследователи в той или иной степени затрагивают эту тему. Например, именно пугачевщина стала главным предметом изучения для современного историка В. Я. Мауля. Ученый явно относится к восставшим с большей симпатией, чем к их противникам, но это отнюдь не означает, что он лишь повторяет точку зрения советских предшественников. Исследователь полагает, что пугачевский бунт был своего рода защитной реакцией на проводившуюся в России модернизацию. Его предводитель мечтал «изменить страну, вернуть ее в традиционное русло». Подобное желание стало, по мнению историка, одной из причин, по которым Пугачев решился стать «Петром III» и сделал это лучше других самозванцев. Другие причины — «наличие у него особых харизматических задатков, отсутствовавших у прочих претендентов на это высокое имя», «базисные черты православного человека», «чуткая боль к народным страданиям», «готовность использовать новые средства достижения цели, завуалировав их под традиционной “оболочкой”». К тому же в этом, полагает Мауль, «не последнюю роль играла и несомненная психическая неординарность Пугачева, наличие высокой, как правило, не соответствовавшей реальному статусу, самооценки»[15].

Источники, на которых основана эта книга, можно разделить на три большие группы:

источники, отражающие точку зрения противников восстания (манифесты и указы Екатерины II, переписка императрицы с чиновниками и военачальниками, принимавшими участие в подавлении бунта, рапорты военачальников, мемуары современников и пр.);

документы, вышедшие из-под пера самих повстанцев (манифесты и указы самозваного царя, переписка повстанческих командиров и пр.);

судебно-следственные материалы (допросы бунтовщиков, в том числе показания самого Емельяна Пугачева).

Особняком стоят воспоминания пугачевского полковника Дементия Верхоланцева, записанные в XIX веке.

Источники, порождённые пугачевщиной, печатались еще до революции[16], однако большая их часть (главным образом показания восставших и повстанческие документы) была издана в советское время, в чем особая заслуга Р. В. Овчинникова (кстати, именно он вместе с А. С. Светенко уже в постсоветское время опубликовал все протоколы допросов Емельяна Пугачева)[17]. Перу Овчинникова также принадлежат источниковедческие работы, в которых проанализированы манифесты и указы самозваного царя, а также судебно-следственные материалы по делу Пугачева и его сподвижников[18].

Помимо опубликованных источников, в нашей книге используются и неопубликованные документы, хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов и Российском государственном военно-историческом архиве.

Поскольку зачастую наши знания о Пугачеве, да и о восстании в целом, основываются на свидетельствах людей, враждебно настроенных к повстанцам, или на показаниях самих пугачевцев, полученных под психологическим давлением, а то и при помощи истязаний, закономерен вопрос, стоит ли доверять такого рода источникам. К тому же следователи добавляли в протоколы показаний повстанцев разные уничижительные слова и выражения, и получалось, будто пугачевцы называли свое войско «воровскими толпами», «злодейской сволочью» и т. п.[19] Эти источники нужно, а главное, можно проверять.

Несомненно, особого доверия заслуживает та информация, которую можно получить в результате сопоставления не связанных друг с другом источников. Однако это, к сожалению, не всегда возможно, а потому приходится прибегать к иным приемам. В свое время выдающийся отечественный историк Н. Н. Покровский заметил, что сведения наиболее достоверны, когда источник сообщает их «вопреки своей основной тенденции»