Пугачев - [132]
Трудно теперь установить, насколько были правдивы эти заверения, но то, что следствие было проведено блестяще, сомнений не вызывает. Главные заслуги в этом деле принадлежат Волконскому и Шешковскому. Что же касается Потемкина, то он прибыл в Москву лишь 30 ноября, когда следователи уже разоблачили пугачевский обман и исправили потемкинские промахи[808].
Еще раз обратим внимание на то, что дознаватели и в Оренбурге, и в Москве не собирались идти на поводу у императрицы, подтверждая ее «догадки», а пытались выяснить истину. Это красноречиво свидетельствует не только о профессиональной честности людей, проводивших разбирательство по делу Пугачева и его сообщников, но и о характере самой Екатерины II, которой вопреки расхожему мнению нужны были не только льстецы.
По окончании следствия последовал суд над Пугачевым и его сподвижниками. Но прежде чем рассказать о нем, необходимо вкратце осветить то, что обычно в литературе называется карательной политикой Екатерины II.
О милосердии и бессердечии
Начать, пожалуй, надо с потерь, понесенных бунтовщиками непосредственно во время военных действий. Попытку подсчитать число погибших повстанцев как «в крупных боях», так и «во всех мелких стычках и сражениях» в свое время предпринял известный советский демограф Б. Ц. Урланис. По его предположению, число погибших составляло около 20 тысяч человек. Однако исследователь прекрасно отдавал себе отчет в том, что «от цифр людских потерь в войнах нельзя требовать большой точности». Так, он с большим недоверием отнесся к ведомости потерь пугачевцев за август—октябрь 1774 года (10 тысяч убитых), составленной П. И. Паниным, полагая, что эта цифра «резко преувеличена», правда, не привел каких-то доводов в пользу своего утверждения. Читатель уже хорошо знает, что у командующего правительственными войсками могли иметься серьезные резоны для преувеличения потерь противника. Кроме того, приблизительность подсчетов бросается в глаза: ведомость называет не точное число погибших, а гласит, что там-то убито «до 500 человек», а в другом месте «до 1000», то есть цифры округляются. Свои же подсчеты Урланис сделал по книге Н. Ф. Дубровина, правда, включив в них потери пугачевцев только с февраля 1774 года. По мнению американского историка Дж. Александера, «в ходе восстания погибло приблизительно 22 тысячи человек — в основном повстанцев — и было ранено столько же». Однако эти цифры также плохо обоснованны[809].
Сделал Урланис, опять же по книге Дубровина, и подсчеты потерь правительственных войск, согласно которым «в 10 вооруженных столкновениях было убито 578 и ранено 984 солдат и офицеров»[810]. При всей ненадежности цифры отражают несоизмеримость потерь повстанцев и правительственных сил, многократно превосходивших их в военной подготовке и оснащении. К тому же правительственные войска иногда не желали брать бунтовщиков в плен, предпочитая расправляться с ними на месте сражения (выше уже шла речь о том, что именно так поступили с пугачевцами подчиненные генерала Деколонга 21 мая 1774 года, захватив в плен лишь 70 человек и истребив примерно четыре тысячи пугачевцев).
Но довольно значительное число повстанцев погибло, уже оказавшись в плену. Многие умирали во время перегонов с одного места на другое. Так, из партии в 397 пленных повстанцев, захваченных после битвы у Татищевой крепости, во время пешего двухмесячного перехода в Казань умерло 114 человек. Большую смертность среди пленных повстанцев можно наблюдать и в Оренбурге: в апреле погибли 180 колодников, в мае — 463. Об этом мы знаем из рапортов караульных офицеров, однако в делопроизводстве Оренбургской секретной комиссии за июнь—сентябрь 1774 года подобные рапорты отсутствуют, а потому и данных о смертности в эти месяцы мы не имеем. Высокая смертность заключенных в Оренбурге была вызвана тяжелыми условиями содержания: скученностью, антисанитарией, повальными болезнями, скудным питанием. А недостаток и дороговизна провианта, в свою очередь, были связаны с распутицей, не позволявшей подвозить продовольствие[811].
Кроме пугачевцев, казненных или наказанных по приговору секретных комиссий и Тайной экспедиции Сената, наказаниям были подвергнуты пленные бунтовщики, по тем или иным причинам не попавшие в эти ведомства. Речь идет как о внесудебных расправах, так и о проводившихся, как правило, после скоротечного следствия воинскими командами, гражданской и военной местной администрацией. Например, 6 февраля 1774 года по приказанию челябинских властей было повешено 180 пленных повстанцев, а также шесть человек, помогавших одному заводскому крестьянину бежать к бунтовщикам. По признанию П. И. Панина в письме императрице, к 25 января 1774 года по его приказанию было казнено 326 пугачевцев. Однако, по мнению Р. В. Овчинникова, число казненных по приговорам Панина намного превосходило названную цифру. К ней надо добавить несколько десятков повстанцев, плененных после поражения под Солениковой ватагой и казненных по жребию[812].
Панин считается одним из самых жестоких усмирителей пугачевщины. Так, из записки «О числе наказанных» узнаём, что по его предписанию с 1 августа по 16 декабря 1774 года, помимо 324 казненных, 1607 человек подверглись телесным наказаниям, среди них 399 «наказано кнутом и большею частию с урезанием ушей». Опять же по предписанию Панина из шести тысяч повстанцев, взятых в плен под Черным Яром, без наказания были освобождены лишь 300 человек, а 98 отосланы «к разсмотрению дел к губернаторам и в протчие места». Остальные пленные подверглись телесным наказаниям, а многие, как уже говорилось, казнены по жребию. Комментируя эти сведения, Р. В. Овчинников пишет: «Если принять во внимание, что Панин был полновластным сатрапом в поволжских губерниях еще в течение семи месяцев, до начала августа 1775 г., то число репрессированных по его приговорам достигало, вероятно, двух десятков тысяч человек»
