Пугачев - [48]

Пугачев указал место для подкопа и несколько раз в сутки, днем и ночью, приходил смотреть за земляными работами, которыми руководил мордвин Кубарь. Кубарь свидетельствовал, что «во время работы приказывал он [Пугачев] мне, чтобы не шумели, работы производили бы тихо и отдушины делать почаще, — сажени три, четыре и пять одна от другой».^{149} Так пригодилось Пугачеву знакомство с подрывным делом, приобретенное во время прусского похода.

Когда все было готово, Пугачев спустился в галлерею, сам поставил зажженную свечу на бочку с порохом и удалился. Раздался взрыв. Осаждающие с остервенением пытались взобраться по лестницам на вал, но картечный и ружейный огонь заставлял их отступать. Штурмующих осыпали горячей золой, обливали кипятком, и десятичасовой штурм кончился неудачей.

Пугачев вернулся в Берду, распорядившись о новом подкопе. Перед от’ездом он предложил яицким казакам выбрать атамана. Предварительно Пугачев опросил многих о желательной кандидатуре. Остановились на казаке Никите Каргине. Пугачев познакомился с ним, собрал на площади казаков, сказал, что они вольны выбрать себе в атаманы, кого угодно, вольны и сместить атамана, если он не оправдает их доверия. В атаманы выбрали Каргина. Перфильева и Фофанова — в старшины.

Пугачев пробыл в Берде недолго. Он боялся доверить кому-либо минные работы и вернулся в Яицкий городок. Галлерею по распоряжению Пугачева рыли зигзагами — он опасался, что защитники Яицкой крепости выйдут подкопом навстречу повстанцам. Работы производились крестьянами ходившими на Яик со всех концов России искать работы. В назначенный день — 19 февраля 1774 года последовал взрыв, и все же крепость взять не удалось.

В Яицком городке Пугачев женился на дочери казака Кузнецова Устинье. Он познакомился с ней на «девичнике». Устинья понравилась ему как «девица хорошая и постоянная». Женитьбу обставили по всем, как казалось Пугачеву, царским правилам: со сватами и свахой, с богатыми подарками невесте и ее родным, с торжественным венчанием в церкви при огромном стечении народа, с ружейным салютом и весельем.

Однако Устинья вышла за Пугачева неохотно, — она сомневалась в его царском происхождении. Она прямо говорила мужу: «Ты меня обманул и заел мою молодость, ибо ты — человек старой, а я молодиохонька»^{150}. Пугачев обещал, что, вопреки раскольничьему обычаю, он в угоду жене сбреет бороду и будет казаться моложе. Устинья упрекала Пугачева, что он женился на ней, имея жену в Петербурге. Пугачев отвечал: «Какая она мне жена, когда с царства сверзила! Она мне злодейка… жаль только Павлушу, потому что он законный мой сын. А ее как бог допустит в Петербург, то срублю из моих рук голову»^{151}.

Пугачев скоро уехал, поместив молодую жену в лучшем доме городка и приставив к ней «придворный штат». Из Берды Пугачев посылал Устинье много подарков, писал письма, но к делам восстания не допускал.

Женитьба «императора» на простой казачке, да еще при жизни «жены-императрицы», заставила многих усомниться в императорском звании Пугачева. Сомнения и колебания находили питательную почву и в том, что война явно затягивалась. Ни один крупный правительственный центр не был взят, а Берда испытывала острый недостаток в продовольствии. С Волги и Заволжья шли дурные вести, и на тамошний хлеб нельзя было больше надеяться.

Пугачевская «военная коллегия» потребовала от находившегося на Воскресенском заводе Якова Антипова присылки провианта и отправила Хлопушу к Илецкой защите, где, по слухам, имелось много хлеба.

В начале февраля Хлопуша выступил из Берды с отрядом из заводских крестьян. Он взял Илецкую защиту, гарнизон которой перешел на его сторону, освободил арестованных и ссыльных, выдал им хлеб и одежду, «так как многие из них не имели рубах», и влил их в свой отряд. Захватив в крепости «несколько хлеба», немного денег и пять пушек, Хлопуша вернулся в Берду и доложил Пугачеву о своих действиях. Пугачев выразил недовольство тем, что Хлопуша оставил в Илецкой защите часть провианта и отряд казаков. Он допытывался — надежен ли капитан, которому Хлопуша доверил команду над крепостью, тщательно ли расспросил он жителей о нем. Хлопуша успокоил своего подозрительного к офицерам начальника. Тогда Пугачев стал беспокоиться о другом. «Не обидел ли ты его, и не отнял ли чего ис пажити? — спросил он. «Ничего не сделано», — ответил Хлопуша^{152}.

Несмотря на несомненный упадок настроения, Пугачев был уверен в победе и зло насмехался над «увещевательными» письмами Рейнсдорпа. Ответ на одно из очередных посланий оренбургского губернатора исполнен того народного красноречия, которое так восхищало Пушкина в пугачевских манифестах.

«Оренбургскому губернатору, — гласил ответ, — сатанину внуку, дьявольскому сыну! Прескверное ваше увещание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим… Ведай, мошенник, да и по всему тебе, бестии, знать должно, — сколько ты ни пробовал своего всескверного счастья, служишь единому твоему отцу сатане. Разумей, хотя ты по действу сатанинскому во многих местах капканы расставил, однако ваши труды остаются вотще, а на тебя здесь хотя на ворованных не станет петель, а мы у мордвина хотя гривну дадим, да на тебя веревку свить можем». Дальше Рейнсдорпу советовали сдаться «всемилостивейшему монарху», который озирает свои армии, «аки орел поднебесный». Злая издевка над голодающим Оренбургом звучит в заключительной фразе ответа — «а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете!»