Пучина - [86]

— Я никому не позволю уехать отсюда, — повторял Кабан в соседнем бараке, споря с мадонной. — Я пьян, но я во всем отдаю себе отчет. Я вам еще покажу!

— Слышишь? Рискованно думать о побеге, — сказал мне Рамиро. — Я по крайней мере не решусь на него.

— Как, ты думаешь остаться здесь, где твоя робость кует тебе цепи?

— Робость и рассудительность — как раз то, чего тебе не хватает. Можешь прибавить еще другие причины: неудачи, разочарования.

— Но разве тебя не воодушевляет мысль о свободе?

— Этой мысли недостаточно, чтобы сделать меня счастливым. Вернуться в город пришибленным судьбою, нищим, больным? Тот, кто покинул родные пенаты в поисках богатства, не должен возвращаться к ним и просить милостыню. Здесь по крайней мере никто не знает о моих злоключениях, и нищета принимает вид добровольного отречения. Уходи один. Жизнь замесила нас из разного теста. Нам не по дороге. Если ты когда-нибудь увидишь моих родителей, не говори им, где я. Пусть забвение падет на того, кто сам их никогда не забудет!

Я заплакал, услышав эти слова; Рамиро прощался с своей мечтой и молодостью. И все ради любви к той Марине, чье нежное имя судьба написала между двух слов:

«Всегда и никогда!»

— О чем они спорят? — спросил я Рамиро, когда он вернулся на следующее утро.

— Из-за каучука на складе. Кабан утверждает, что недостает полутораста арроб.[53] Он говорит, будто их украли и погрузили без его разрешения. Мадонна обещает, что ты возьмешь ответственность на себя.

— Что же делать, Рамиро?

— Это ужасное осложнение.

— Посоветуем мадонне вернуть на склады каучук и бежим. Или нет, похитим Кабана! Позови с баржи Фиделя и Месу. Прикажи им принести ружья.

— Баржа причалена на том берегу. Оттуда переезжают сюда на курьяре.

— Что же делать, Рамиро?

— Подождем, пока Кабан не заснет после обеда.

— Но ты поедешь со мной, не правда ли? Раздели мою судьбу! Плывем в Бразилию! Будем работать пеонами там, где нас не знают и не будут преследовать! Плывем с Алисией и товарищами! Она — прекрасная женщина, и я потерял ее! Но я спасу Алисию! Не упрекай меня за это намерение, за это желание, за это решение! Не осуждай того, что она моя любовница; теперь Алисия только мать; она ждет свершения чуда. Сколько людей в мире покоряются судьбе и живут не с теми женщинами, о которых мечтали, — материнство освящает все! Вспомни, что Алисия ни в чем не виновата, это я в порыве отчаяния очернил ее! Едем, и ты увидишь наше примирение над трупом соперника! Едем искать ее на Ягуанари! Никто не покупает ее, потому что она беременна. Мой сын охраняет ее в материнском чреве!

Внезапно Рамиро с исказившимся от ужаса лицом бросился бежать, крича во все горло:

— Кайенец! Кайенец!

Я еще до сих пор дрожу при воспоминании об этом коренастом рыжем человеке с багровой лысиной и висячими усами. Схватив за горло «генерала» Вакареса, он швырнул его в пыль и приказал повесить за ноги и развести под ним костер.

— Чегт побеги! Чегт побеги! — рычал он, картавя. — Газве я не пгиказал поставить заставы на погогах? Кто отпгавил в Бгазилию лодку?

Палачи приступили к пытке, а Кайенец, сорвав с мадонны широкополую шляпу, крикнул:

— Кокотка! Долой шляпу! Что ты здесь делаешь? Я же доказал тебе, что ничего не должен! Где у тебя укгаденный каучук?

Мадонна указывала на меня. Наглый корсиканец подошел ко мне.

— Бандит! Пгодолжаешь бунтовать гомего? Встать! Куда ты девал своих товагищей?

Я хотел подняться, но опухшая нога помешала мне это сделать. Кайенец стал топтать меня и хлестать плеткой, обзывая вором, сообщником индейца Фунеса. Он бил меня, пока я не потерял сознания.

Когда я пришел в себя, я узнал, что Кайенец отправился на склад. За это время пеоны наводнили двор, куда пригнали пленных индейцев; руки их были туго затянуты веревками, под которыми копошились черви. Между пеонами слонялся Пройдоха Лесмес; он торопил надсмотрщиков, отбиравших туземцев, чтобы распределить их по партиям. Глухой шум стоял во дворе. Вдруг я увидел, как из толпы вытащили Пипу; у него были связаны руки. Пипу привели по распоряжению Лесмеса, чтобы он опознал меня. Негодяй приблизился ко мне и, прикасаясь грязной ногой к моей груди, завопил:

— Это шпион из Сан-Фернандо!

— А ты, ублюдок, — ответил ему рослый каучеро, шедший за ним по пятам, — ты Искорка с «Водопадов», ты царапинами убивал десятки индейцев и не раз бил меня плетью. Покажи-ка мне твои когти!

Схватив Пипу за веревку, он поволок его по земле, а потом одним яростным ударом мачете отрубил ему связанные кисти рук и подбросил в воздух побелевший, окровавленный обрубок. Гомеро одобрительно загоготали. Пипа, совершенно очумевший от боли, ползал по земле, словно разыскивая свои руки. Он тряс над головой култышками, из которых била кровь, как из водометов страшного по своей фантастике сада. Кровавые брызги обагряли молодую поросль.

Стоило Кайенцу вновь появиться, и фактория точно вымерла.

— Колумбиец! Говоги, где багжа! Вегни мне укгаденный каучук! Выдай мне своих товагищей!

Когда меня положили в лодку, и мы, переплыв реку, добрались до баржи, я увидел в последний раз Рамиро Эстебанеса и мадонну Сораиду Айрам на утесе в бухте — плачущих, дрожащих, охваченных ужасом.