Публикации в журнале «Нева» - [17]

Живя в Павловске, Гоголь сблизился с архитектором Александром Брюлловым, жившим там же, на собственной даче. Дача имела вид небогатой итальянской загородной усадьбы с башней и выглядела несколько непривычной для русского глаза. В то время владельцем Павловска был великий князь Михаил Павлович. Если верить фольклору, утверждая проект дачи Брюллова, Михаил Павлович будто бы сказал: «Архитектор! Мог бы и получше».

Брюллов любил проводить время на даче с многочисленными друзьями. Он был большим выдумщиком и затейником. Мог среди ночи поднять гостей и повести их на башню разглядывать звезды. Придумывал самые невероятные развлечения. Гоголь был свидетелем и участником многочисленных выдумок Брюллова. По одному из литературных преданий, образ мечтателя и фантазера Манилова из «Мертвых душ» был навеян образом архитектора Александра Брюллова.

Был принят Гоголь и в петербургских литературных салонах. В образованных кругах не могли не почувствовать колдовскую мощь его могучего таланта. Современники в своих письмах, воспоминаниях, дневниках, мемуарах не устают повторять его фамилию в ряду самых знаменитых посетителей открытых домов. О том же свидетельствует и петербургский городской фольклор.

Хозяйкой одного из самых известных литературных салонов в середине XIX века была Елизавета Михайловна Хитрово, урожденная Голенищева-Кутузова — любимая дочь великого фельдмаршала. Она была замужем за графом Ф. И. Тизенгаузеном. Через шесть лет после его гибели вторично вышла замуж за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово, под чьей фамилией и вошла в историю. В 1819 году Елизавета Михайловна вновь овдовела. С этих пор она начала вести открытый образ жизни.

За сохраненную ею привычку вплоть до преклонного возраста показывать свои обнаженные плечи в Петербурге ее называли «Лиза Голенька» или просто «Голенька». Владимир Соллогуб на страницах своих петербургских воспоминаний рассказывает, что в аристократических салонах за глаза любили повторять эпиграмму, сочиненную на Елизавету Михайловну:

Лиза в городе жила

С дочкой Долинькой,

Лиза в городе слыла

Лизой голенькой.

Ныне Лиза en gala

У австрийского посла.

Но по-прежнему мила,

Но по-прежнему гола.

Для полного понимания эпиграммы добавим, что en gala в переводе означает «парадно одетая». В пушкинском Петербурге это был едва ли не самый модный каламбур, но самые изощренные острословы шли еще дальше. Они объединили это милое прозвище Елизаветы Михайловны с уменьшительным именем ее дочери Дарьи Федоровны Фикельмон, одной из самых известных приятельниц Пушкина. Получалось очень изящно и почти на грани дозволенного: «Доленька и Голенька». Такими находками аристократический салонный фольклор не без оснований гордился.

В доме Елизаветы Михайловны на Моховой улице собирались писатели, среди которых были В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. А. Соллогуб, А. И. Тургенев, А. С. Пушкин и многие другие. Бывал и Гоголь. Принимала своих друзей Елизавета Михайловна, как правило, по утрам, лежа в постели. Как утверждает фольклор, когда гость собирался, поздоровавшись с хозяйкой, сесть в кресло, она его останавливала словами: «Нет, не садитесь в это кресло, это Пушкина; нет, не на этот диван, это место Жуковского; нет, не на этот стул — это стул Гоголя; садитесь ко мне на кровать — это место всех».

III

Между тем Гоголь создает свои бессмертные «Петербургские повести». Их появление становится событием в петербургском литературном мире. Повести читают. О них говорят и пишут. Но если «Невский проспект», «Шинель» или «Портрет» — это вполне реалистическое отражение подлинного быта петербургских улиц, остро подмеченных писателем, то откуда взялась фантасмагория «Носа», на первый взгляд не очень понятно. Где он сумел увидеть или, если уж быть абсолютно точным, не увидеть такой нос в повседневной жизни Петербурга? И тут выясняется одно любопытное обстоятельство из истории петербургского городского фольклора.

Оказывается, в описываемое нами время среди «золотой молодежи» пользовались скандальным успехом и широко ходили по рукам непристойные картинки с изображением разгуливающего по улицам мужского детородного органа. Пешком и в карете. В чиновничьем сюртуке и в расшитом золотом генеральском мундире. При орденах и лентах. С моноклем и щегольской тростью. Этакое олицетворение напыщенного служебного чванства. Чернильная душа. Крапивное семя. Канцелярская крыса в пугающем государственном мундире. В народе чиновников не любили и с нескрываемым издевательским сарказмом называли древнейшим коротким и выразительным словом, состоящим всего из трех букв. Именно этого чиновника и изобразил неизвестный художник.

С высокой долей уверенности можно утверждать, что эти скабрезные рисунки были хорошо известны Гоголю. Оставалось только придать им более пристойный вид, а в содержание вложить побольше юмора и иронии. Тогда-то, видимо, и появился в голове писателя образ «симметричного по вертикали» обонятельного органа асессора Ковалева, предательски покинувшего своего хозяина и самостоятельно разгуливающего по улицам Петербурга. Так что взрывной интерес современников к гоголевскому «Носу» не был случайным. Ассоциации, вызванные гениально найденным невинным эвфемизмом, были вполне определенными.