Птицы, звери и моя семья - [13]

– Вкусная штучка, – прошептал Таки, удивив меня, так как на первый взгляд она казалась исключительно ядовитой.

Медленно, практически незаметно опускал он острые вилы в пучину. Слышно было только раздраженное шипение фонаря. Неумолимо, дюйм за дюймом, острога сближалась с жертвой. Я затаил дыхание. Неужели эта рыбина с золотисто-крапчатыми глазами не заметит надвигающуюся катастрофу? Один взмах хвоста – и от нее останутся лишь завихрения песка. Но нет, она продолжала лежать, периодически сглатывая с самодовольным видом. Когда до жертвы оставалось около фута, Таки вдруг замер, поменяв на шесте хватку. Он стоял неподвижно не больше секунды, которая показалась мне вечностью, а затем так быстро, что я даже не уловил движения, вонзил в голову рыбины все пять зубьев. Поднялся водоворот из песка и крови. Рыба билась и извивалась так, что иглы на спине ударялись об острогу. Но Таки вогнал ее так умело, что нечего было и думать о спасении. Перехватывая шест руками, Таки быстро вытащил острогу, и вот уже рыбина билась о дно лодки. Я подошел, чтобы помочь снять ее с зубьев, но он меня резко оттолкнул.

– Осторожней. Скорпиос – рыба злая.

Я наблюдал за тем, как он с помощью лопасти весла снимает рыбу с остроги, и, хотя по всем законам та уже должна была обмякнуть, тем не менее она продолжала биться и извиваться и даже загоняла свои спинные шипы в деревянный борт.

– Гляди, гляди, – сказал Таки. – Теперь ты понимаешь, почему мы ее называем скорпиос? Если она тебя ткнет своими шипами, это будет такая боль… святой Спиридон! Придется мчаться в больницу.

С помощью весла и остроги, не говоря уже о ловких манипуляциях, ему удалось поднять рыбу-скорпиона и бросить в жестянку из-под керосина, откуда тварь нам ничем не грозила. Я спросил, как она может быть вкусной, если она такая ядовитая.

– Так это же спинной плавник, – объяснил Таки. – Его надо срезать. А мякоть сладкая, как мед. Я тебе дам, отнесешь домашним.

Он налег на весла, и мы под скрип уключин снова заскользили вдоль рифов. Вскоре он притормозил. Здесь и там на песчаном дне лежали кучки еще зеленых ленточных водорослей. Лодка совсем остановилась, и Таки взял в руки острогу.

– Гляди, – сказал он. – Осьминог.

У меня сердце екнуло от восторга. До сих пор я видел только мертвых осьминогов в продаже, а это, я был уверен, совсем не то, что живые. Но как я ни всматривался, песчаное дно казалось безжизненным.

– Да вон же, вон, – показал Таки, опуская острогу поглубже. – Не видишь? Ты что, глаза дома забыл? Вон, вон. Я его почти касаюсь.

Я по-прежнему ничего не видел. Таки опустил острогу еще на фут.

– Ну что, дурачок, теперь видишь? – спросил он со смешком. – Прямо под зубьями.

И тут я его увидел. Все это время я на него пялился, но для меня он сливался с песком и водорослями. Он сидел, словно в гнезде из собственных щупальцев, и два на удивление человеческих глаза на лысой куполообразной голове по-сиротски глядели на нас.

– Здоровый, – сказал Таки.

Он перехватил острогу, но сделал это не так ловко. Неожиданно осьминог из песчано-серого превратился в переливчато-зеленого. Он выпустил из своей сифонной трубки струю воды и, получив импульс, дал стрекача, взвихрив вокруг себя песок. Его щупальца тянулись сзади, и он был похож на улетающий воздушный шар.

– А, gammoto! – ругнулся Таки.

Бросив в лодку острогу, он схватился за весла и быстро погреб вслед за беглецом. Судя по всему, осьминог отличался трогательной верой в свой камуфляж, потому что отплыл всего футов на тридцать и снова прилег.

Таки подобрался поближе и снова пустил в ход острогу. Но на этот раз он был предельно осторожен. Когда вилы нависли в каком-то футе над куполообразной головой жертвы, он усилил хватку и вогнал их в цель. Тут же поднялось облако серебристого песка, щупальца выделывали немыслимые кульбиты, обвивались вокруг остроги. Осьминог выстрелил чернильной струей, и та повисла дрожащим черным кружевным занавесом, а еще стелилась над песком, как кольца дыма. Таки крякал от удовольствия. Он быстро вытащил острогу, и, когда осьминог оказался в лодке, два щупальца ухватились за борт. Он рывком заставил их оторваться, при этом раздался такой треск, будто отлепили кусок штукатурки, только в тысячу раз громче. Обхватив круглое слизистое тело, Таки ловко снял его с острых зубцов, а затем, к моему изумлению, поднес эту голову Медузы с извивающимися волосами к своему лицу, и щупальца мгновенно обвились вокруг его лба, щек и шеи, оставляя на смуглой коже белые следы от сосков. Вдруг, выбрав некую точку, Таки зарылся носом в самое нутро студенистого тела, щелкнули зубы, а голова дернулась вбок, как у терьера, разрывающего крысу на части. Видимо, он перекусил какой-то жизненно важный нервный центр, потому что щупальца тотчас ослабили свою хватку и безвольно повисли, только кончики слегка подергивались и загибались. Таки швырнул осьминога в жестянку к рыбе-скорпиону, сплюнул за борт и, зачерпнув морской воды, прополоскал рот.

– Ты приносишь удачу. – Он улыбнулся и вытер рот. – Нечасто мне удается поймать скорпиоса с осьминогом в придачу.

Но, похоже, после этого удача ему изменила: мы несколько раз обошли рифы, но больше ничего не поймали. Мы видели мурену, высунувшую голову из норы в скале, очень даже злобную голову размером с собачью. Но стоило Таки опустить в воду острогу, как мурена весьма изящно и с особым достоинством снова спряталась в скале, и больше мы ее не видели. Чему я был только рад, так как определил на глаз, что мурена минимум шестифутовая, и сражаться с таким монстром в слабо освещенной лодке – то еще удовольствие даже для такого заядлого натуралиста, как я.