Птицы небесные. 1-2 части - [62]

Узнав, где находится управление заповедника, я отправился в путь. Идти пришлось довольно долго, сначала через вытянувшийся вдоль реки поселок с глинобитными мазанками, затем по длинному мосту через реку. Потом указатель лесничества направил меня по пыльной дороге, петлявшей среди незнакомых деревьев с узловатыми стволами и пышной темно-зеленой листвой. Уже хотелось есть, когда я заметил на ветках этих странных деревьев, среди блестящей листвы, большие темно-красные и черные ягоды.

«Вполне возможно, эти ягоды могут быть ядовитыми, — подумалось мне. — В южных странах всегда много ядовитых плодов… Ладно, голод не тетка, попробую осторожно!» Первая ягода легко раздавилась в пальцах, окрасив их густо-красным несмывающимся соком. Вторую ягоду я осторожно прикусил, чтобы попробовать ее на вкус, не глотая сок. Но я проглотил эту ягоду, не заметив как это получилось! «Все, отравился…» — мелькнуло в голове. Сок проглоченной ягоды был кисло-сладким, а сама ягода оказалась удивительно сочной. «Если сразу не отравился, то теперь ничего не будет!» — Успокоил я себя и наелся, сколько мог.

Так, с синими губами и руками я появился перед начальником лесхоза.

— Работы у нас никакой нет, — заявил он. — Местным негде работать, а ты еще спрашиваешь…

Все было понятно, но остался мучавший меня вопрос, чего же все-таки я наелся по пути в лесхоз?

— Простите, а что за деревья с черными ягодами растут вдоль дороги?

— Это те ягоды, которых ты сначала наелся, а теперь спрашиваешь? — засмеялся таджик. — Шахтут — царский тутовник, мы его специально разводим! Умойся в реке, а то таким синим в город приедешь!

Тем же самым путем я вернулся к последнему автобусу, по дороге вымыв в холодной реке лицо и руки.

На автовокзале в Душанбе я снова оказался у билетной кассы. Приметив в очереди за билетами паренька приветливой наружности, я поинтересовался у него, куда бы мне поехать, чтобы увидеть самые красивые горы в Таджикистане? Он пытливо посмотрел на меня:

— А большие реки в горах любишь?

— Ну, еще бы!

— Тогда поезжай в Гарм! — уверенно сказал он и добавил:

— Там моя родина. Ватан, по нашему!

Несчастье души в том, что она любит то, что смертно, сама оставаясь безсмертной. Разрываясь между тем, что смертно, и тем, что не имеет смерти, она до тех пор испытывает страдания, впадая в отчаяние от жизни и содрогаясь от страха перед смертью, пока не окажется всецело под благодатным покровом Божественной помощи.

Нем я, Господи, словно глина, ибо это Ты, Боже, говоришь вместо меня. Горделивые дети земли изощряются в пустом красноречии, лишенном силы Твоей, а слабое молчание мое становится в устах Твоих громом. Безсильно сердце мое и не может оно любить ближних, но когда Ты вселяешься в него, оно с величайшей любовью обнимает всех людей, как собратьев своих. Ты делаешь меня мягким, подобно воску, текущему по горячей свече, а слова горделивых уподобляешь треску водяных капель, попавших в ее огонь.

ГАРМ

В какую сторону можно обратить свое движение без Бога? Повсюду, где мы будем вести поиски своего счастья, обходя Творца и Создателя, таятся скорбь, разочарование и смерть. Прекрасное без Бога — прах, любимое без Бога — тлен, все, что есть, говорит нам о том, что его скоро не будет. Если так, то значит, оно сообщает нам и о том, что оно только мгновение между одной вечностью и другой. Предел вещей без Бога — небытие, предел безсмертной души — без-конечная жизнь в Боге.

Господи, за явленную нам красоту многообразного мира душа моя возсылает Тебе непрестанную хвалу! Но, постигнув, что скрывается за этой красотой, уже остерегается любить ее, не желая в погоне за этой преходящей красотой впасть в небытие вместе с вещами мира сего. Незабываемое непрерывное творение мира всемогущим Божеством, став частью нашей жизни, забыться не может, так как делается тем несокрушимым сплавом нашей души, где она переплавляется в дух.

И вот я сижу вместе с другим пассажиром, молодым таджиком, в тяжело груженом попутном ЗИЛе, который, пыхтя и задыхаясь, ползет с перевала на перевал. Вокруг, сменяя друг друга, открывались горные дали, одни грандиознее других, но безлесные склоны с выгоревшей от жары травой, удручали меня. Кое-где по ним взбегали поросли мелкого подлеска, но настоящего леса, к которому я привык в горах Абхазии, нигде не было видно. Я сидел рядом с водителем, озабоченно крутившим баранку.

— Скажите, а где же лес? — удивленный открывшимся пейзажем, спросил я.

— Лес? Какой лес? А это что? — он указал на редкие кустарники боярышника и барбариса. — Не лес, что ли? Раз есть лесхоз, значит и лес есть!

Быстро наступила ночь. В открытом окне машины, где торчал мой локоть, кроме освещаемой светом фар безконечной ленты дороги и скалистых обрывов, стояла непроглядная темнота, откуда бил в лицо теплый, с горьковатым запахом асфальта воздух неведомых просторов. Лишь в отдалении мелькали слабые огоньки кишлаков. Ощущение я испытывал такое, словно мы сначала долго взбирались на небо, а потом также долго спускались глубоко под землю. Уже было далеко за полночь, когда мы въехали в освещенный огнями поселок и водитель объявил: «Гарм». Ночевать пришлось в маленькой гостинице, благо в ней оказались свободные места. Утром я вышел на небольшую площадь с кинотеатром «Каратегин» и остановился, чтобы рассмотреть, куда я попал. На юге, прямо над поселком возвышался, подперев облака ледниками, могучий горный хребет, как потом я с удивлением узнал — Петра Первого. Под ним по широкой долине мощным движением несла свои серо-стальные воды, извиваясь от берега к берегу, громадная река — Сурхоб, а позади, на севере, стеной стоял зубчатый хребет Тянь-Шаня.