Птицы небесные. 1-2 части - [54]

Вспоминаю с удивлением, как в те годы мой настороженный слух ловил слова или названия, вроде бы сказанные собеседником случайно, но они несли в себе сокровенный смысл, имеющий какую-то скрытую связь с будущими обстоятельствами моей жизни. Во время посещения лекций приходилось по разным поводам общаться с сокурсниками, приехавшими на учебу из разных городов. Одна студентка, рассказывающая подругам о Кавказе, заинтересовала меня тем, что, судя по ее репликам, имела тоже какое-то отношение к моим любимым горам.

— Прости, я слышал, что ты жила на Кавказе? — полюбопытствовал я.

— Моя семья приехала из Тбилиси, мой папа — военный, поэтому мы жили в Грузии очень долго и часто ездили в горы… — с готовностью ответила девушка.

— А тебе самой нравилось там жить?

Она пожала плечами, но мое сердце как-будто тихо качнулось, услышав слово, похожее на пароль — «Тбилиси».

В другой раз в кругу студентов я услышал чей-то разговор о Средней Азии, казавшейся мне невероятно чужой и далекой. Об этом неблизком крае рассказывала студентка, которая попала в нашу группу совсем недавно. Как-то мы вместе просматривали библиотечный каталог, ища справочную литературу по темам своих рефератов. Мне попалась карточка какой-то книги об этносах республик Средней Азии. Я обратил внимание девушки на название книги и, не удержавшись, спросил:

— А ты жила в тех местах?

— Я родом из Самарканда.

— Ого! А там интересно?

— Очень! — с живостью откликнулась собеседница. — Я даже собирала материал по истории этого древнего города и хотела стать историком…

Сердце вновь откликнулось тихим толчком, повторив слово «Самарканд», как будто оно было ключом к какой-то пока еще закрытой дверце в моей душе.

Трудно пробиться к духовному свету истины через мирские авторитеты, навязывающие в довольно агрессивной форме свое лживое понимание жизни и также трудно, или даже еще труднее, обрести святого духовного учителя и врача душ человеческих — духовного отца, постигшего благодатный источник всего сущего. В итоге я окончательно утвердился в своем выводе, что обучение тому, что я считал ложью, неприемлемо для меня, и дальше такую учебу продолжать невозможно. Во мне созрело осознанное решение отправиться на поиски Бога. Для этого я намеревался поступить в какой-нибудь пока еще не закрытый властями монастырь, а если Бог благословит, то в Ново-Афонскую обитель, которую не могло забыть мое сердце, хотя сомнения в моей готовности к монашеской жизни неоднократно посещали меня.

Ревностная молитва и религиозное усердие день ото дня все больше крепли и усиливались, так что мне иногда не приходилось даже прилагать особых усилий, чтобы подолгу пребывать в молитве. Достаточно было только отстраниться от всего окружающего, как ощущение безпредельного покоя переполняло мое сердце. Теперь я стал включать в свои молитвенные занятия и молитву о других людях, в первую очередь о родителях, используя, пока еще очень неумело, четки, подаренные монахиней, затем о тех, кто наставил меня в вере, и еще о тех, кто помог мне, хотя бы раз, в трудные минуты, или сказал, хотя бы однажды, доброе слово. Чувство единства со всем миром начало жить в душе с необыкновенной силой, побуждавшей меня ради молитвы уединяться в парках и садах, где, целуя шершавую кору кленов, я говорил со слезами: «Слава Тебе, Боже мой, слава Тебе! Я очень сильно люблю Тебя и хочу любить еще больше! Учи меня и вразумляй, ибо не ведаю я, грешный, путей своих и, тем более, Твоих путей, но хочу вечно пребывать с Тобой и в Тебе!» Живое присутствие Бога иногда настолько захватывало меня, что я подолгу стоял неподвижно, уединившись от всех людей и боясь, что это ощущение может покинуть меня. Боже, я был полон удивления от действия Твоего во мне и от животворящей и трепетной истинности таких простых слов: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»

Кроме молитв, теперь мне стали нравиться и поклоны, которые я включил в свой ежедневный распорядок. Мама, слыша движения в моей комнате, часто подходила к закрытым дверям и спрашивала, что там можно делать так долго. Помимо всего, начальная ревность моя простерлась и на пост — чтобы ослабить плоть, я отказался от всякой мясной пищи, затем и от рыбы, яиц и молока, оставив для питания только хлеб, картофель, овощи и фрукты, иногда позволяя себе кислое молоко. Из-за моего поста в нашей семье начались раздоры, потому что маме стало трудно совмещать столь необычный рацион с их питанием, хотя она сама с юности не ела мясо. Но когда я начал отказываться от мяса и рыбы, это показалось ей чрезмерным, и она стала просить отца, чтобы он вмешался и прекратил мое голодание, но отец, увидев в моей комнате иконы, махнул на меня рукой.

Что особенно трудно было вынести родителям, так это мой ранний ежедневный подъем в четыре часа утра, для чего я ставил будильник, который будил всех в доме.

— Отец, слышишь? — тормошила его мама ранним утром. — Сын опять поднялся в такую темень!

— Ничего, потерпи, мать! Когда устанет, бросит! — отвечал отец недовольным голосом.

Понимая, что своими ранними подъемами и поклонами я доставляю мучения своим родителям, я начал с четырех до семи часов утра уходить в Ботанический сад, где, стоя в лесу, молился и делал поклоны, невзирая на дождь, снег или мороз. Обстановка в нашем доме, в связи с моей религиозностью, накалилась до предела.