Птицы летают без компаса. В небе дорог много - [10]
— Здравствуйте, товарищ Стрельников, — говорит и выпрямленную ладонь тянет, будто пистолет в живот направляет.
— Здравия желаю!
— Как самочувствие? — спрашивает.
— Плохое, — отвечаю. Понимаю: жаловаться тут бесполезно — для порядка спрашивает.
— Чего так?
«Вот человек… Зачем прикидывается…»
— Что же вы, не знаете? Откуда оно возьмется, самочувствие? С неба, что ли, упадет? — говорю. Гляжу нахально: мне терять нечего.
— Летать хотите?
— Кто ж летать не хочет?
— Ничего, не у вас одного так было… Успокойтесь…
Улыбается. Улыбка мне показалась ехидной. И с виду — пижон: форма наглажена, сапоги начернены до блеска, духами «Белой сиренью» пропах. Тогда я к запаху керосина и бензина имел большее доверие. Они вроде бы душу очищали. А духи на аэродроме не к месту, людей расслабляют. Потом офицеры долго стояли, шутили, смеялись. Горя у них — ни в одном глазу. Может, даже надо мной смеялись. Втихую: летать, мол, захотел, дурень этакий.
«Пусть смеются. Мое дело маленькое. Пусть отчисляют. Подумаешь, и без самолетов не умру. Не все же летают, люди и по земле ходят, и ничего. Поступлю в институт, хотя бы в рыбный. Буду тюльку ловить. Теперь все одно куда: в рыбный, нефтяной, хлопчатобумажный… Что зря икру метать? Жизнь вон какая длинная. Она и не с таких пух-перо берет. Хватит, перегорел, перемучился, у меня тоже должно быть самолюбие. «Мы смело в бой пойдем…»
С детства в моей душе жило небо. Памятна была и другая картина: как высоко в гору вполз уж, а потом шлепнулся на землю и твердо оказал: «Рожденный ползать— летать не может». Ждал, что инспектор напомнит мне эту крылатую фразу. В авиации у некоторых товарищей она в большом почете: изрек и — баста, думать не надо. Что и говорить, были у нас тогда такие «буревестники».
— Садитесь в самолет! — приказал мне подполковник и сам опустился во вторую кабину, как в прогулочную байдарку.
Да, летчиками становятся сильные, одаренные люди. Но неужели мой ум всего лишь способен понимать эту истину? И ничего нормального не придумать в ответ? Соглашаюсь и лезу в кабину. Обречен ведь, а лезу. Лезу, как кролик к удаву. A-а, все равно, можно напоследок и с самим Змеем Горынычем на качелях покачаться. Иду, как к расстрелу приговоренный.
Перемахнул через борт, рухнул в чашку сиденья, подпоясался ремнями, пристегнул шнур шлемофона к бортовому радио. Запустил движок и почувствовал какое-то волнение, чего-то не хватало. А чего? Черт побери, наушники молчат. Говорят, одна беда не приходит. Беды идут коллективами, как шишки сыплются. Догадался: шнур у шлемофона оборван, видать, комэск тогда перестарался. Где тонко, там и рвется. Иголки из парашюта закололи, ужом я тут завертелся, заерзал, хотя и ремнями привязан. Вот казнь! И все равно — не все равно.
— Не торопитесь, — спокойно говорит подполковник. — Шлемофон возьмите у товарищей.
— Найди шлемофон! У меня шнур оборвался! — кричу механику во все горло, стараясь луженую глотку движка перекричать.
Он, сделав ладони рупором, гаркнул в сторону, где стояли курсанты:
— Дайте шлемофон, братва!
И тут я вижу, как от группы отделился Потанин и во всю прыть бежит к нашему самолету. Он на ходу снял шлемофон и протянул его мне.
— Надевай, счастливый! — крикнул он с гордостью, даже с какой-то торжественностью: дескать, бери и приумножай! «Вот, гусь!»
Быстро подсоединил шлемофон и слышу:
— Делайте все так, как вы будете делать, если полетите самостоятельно. Про меня забудьте. Меня в кабине нет, — предупредил инспектор.
Представить такое, конечно, не просто. Стараюсь представить, стараюсь перемудрить свою совесть.
Даю по газам. Замелькала, пошла назад трава с желтыми подпалинами. Это и есть та самая трын-трава!
Самолет оторвался от земли и перешел в набор высоты. Вернее, это я его перевел. Стрелки приборов стоят не шелохнувшись. Но я не стараюсь вовсе: что зря из кожи лезть? Перед смертью не надышишься. Я же не агрегат-самописец, потерял я уже и стыд и совесть. Представляю, что один в кабине и мне все до лампочки. Стрелки приборов больше не дрыгаются, сами стали послушными. И радио молчит. Пора осматриваться. Делаю змейку: отвороты влево и вправо. Небо чистое. Шарик на месте, и радио молчит. Молчание — золото. Времени свободного хоть отбавляй — думай, сколько влезет. Радио молчит. Может, колодочка опять отсоединилась? Оглядываюсь. Трогаю пальцами шнур. Нет, на месте. Подполковник руки на борт кабины положил и глядит не на приборы, а куда-то в пространство. Взор у него такой равнодушный-равнодушный. И от этого у меня вроде бы кресло стало помягче. Спокойно спрашиваю:
— Разрешите по касательной — в зону?
— Давайте, давайте по касательной, — отвечает он, явно подчеркивая свою безучастность ко всему происходящему. «Я и забыл, что его нет в кабине».
Даю, даю… И все идет хорошо. Но не слишком ли хорошо? Не слишком ли спокойно? Неужели такое бывает? Непривычно! И тут злая уверенность собирает во мне воедино все силы, и от этого мысли становятся четкими и обостренными: нет, мы еще покажем…
Перед выполнением задания в зоне опять делаю отвороты змейкой. Шею вытягиваю на полную длину, остервенело кручу головой — осматриваюсь.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.
Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.
Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?
Михаил Касаткин - писатель фронтового поколения, удостоенный многих правительственных наград. Эту книгу он посвящает детям и подросткам, помогавшим взрослым бороться с фашистскими оккупантами в годы Великой Отечественной войны.
Украинский писатель Василий Большак в повести «Проводник в бездну» увлекательно рассказывает о подвиге пионера Гриши Мовчана, воплотившего в себе лучшие качества, которые воспитывает в детях советская школа, пионерская организация и весь уклад советского образа жизни. …Гитлеровские полчища захватили Украину. Разгорается пламя всенародной борьбы против поработителей. Отступающие фашисты под угрозой смерти требуют, чтобы Гриша провел их в обход района, занятого партизанами. Но пионер завел гитлеровцев в непроходимую болотную трясину. Тонут в болотной жиже орудия, проваливаются в бездну гитлеровцы.
В годы Великой Отечественной войны Ольга Тимофеевна Голубева-Терес была вначале мастером по электрооборудованию, а затем — штурманом на самолете По-2 в прославленном 46-м гвардейским орденов Красного Знамени и Суворова III степени Таманском ночных бомбардировщиков женском авиаполку. В своей книге она рассказывает о подвигах однополчан.