Птички в клетках - [30]

Когда их донимала эта мысль, они — если было время — смотрели из благопристойных окон на парк, скромный, а некогда царственный оазис, где деревья по-девичьи теснились на островке посреди озера, супружески-чинными парами брели вдоль осенней аллеи, а зимою стойко вдовели. Они смотрели, как воскресные толпы или задумчивые одиночки топчут газоны, как вечерами взлетают над озером утки, слушали, как сторож свистит и орет: "Закрываем!", запирая на закате ворота; а еще позже крикам зверей зоосада они отвечали своими немыми криками, будоража ночных духов.

Но только не Гилберт. Этот прямо выл вместо своего пса, о котором без конца толковал, этот вопил достаточно громко. Рейчел еще не видывала такого вопиюще беззащитного человека. "Надо за него взяться", — думала она всякий раз, когда видела его. Два года назад умерла его знаменитая и нравная жена Соня — "на подмостках", как писали и почти не врали лондонские газеты, — а он ходил с такими красными глазами, будто она умерла вчера, и лицо явно выдавало следы если не пьянства, то, уж конечно, неумеренного горя и угрызений совести. Он был длинный, страшно худой, и даже тощие запястья, торчавшие из коротких рукавов пиджака, словно плакали навзрыд. Вдобавок он, похоже, дал зарок в жизни не покупать нового костюма, уважая в сукне его лоск. Он успел раззвонить по всему свету, что жена была намного его старше, что они вечно ругались и что он до сих пор обожает ее.

Рейчел тоже была беззащитна лет шесть-семь назад, когда разошлась с мужем. У Гилберта сейчас "самый пик", решила она. Она тоже "свое хлебнула" и "выкарабкалась" и теперь уже не думала о своем одиночестве и обездоленности, а навалила на себя кучу общественных забот. Она сменила мужа на газетную колонку.

— Ей-богу, надо за него взяться, — сказала она напрямик Дэвиду с Сарой, отчаявшись уследить за речью Гилберта, то и дело ставившей ее в тупик и все перескакивавшей через финальные фразы. Он же со своей стороны хмыкал, говоря с ними о Рейчел.

— Жутко приятная женщина, жутко нудная. Все женщины нудные. Соня бывала дикой занудой, когда сдуру выпендривалась. Ну и что? Вы, конечно, заметили: я сам зануда. Я вам надоел. Я пошел. Спасибо, Сара, спасибо, Дэвид, что пригласили, спасибо за дружбу. Вы ведь меня пригласили, а? Да? Я рад. У меня нет друзей. Мы с Соней кой-кого приглашали, но это все ее друзья, не мои. Старичье. Ну, я пошел. Надо кормить ее пса.

И он удалялся под их взглядами, негнущийся, сорокалетний.

Он был, конечно, изгой из-за своего несчастья. Малоприятное состояние. Она на себе испытала. Но она догадалась, когда уж решила им заняться, несмотря на кучу дел, что все это было и раньше. Он заучил все эти приемчики — цок, цок, цок — как кукла на шарнирах или как сирота, у которого отщепенство — любимый конек. Это выплыло, когда Дэвид как-то при ней спросил Гилберта о родителях. По тому, как переглянулись Дэвид и Сара, Рейчел сразу поняла, что они все это уже сто раз слыхали. Пальнул ответ, длинные ресницы часто-часто захлопали над мальчишескими глазами.

— Незнаком с ними. — Демонстрировалось презрение к своей ране. Он родился, он сказал, в Сингапуре. Создавалось впечатление, что ни мать, ни отец к факту его рождения непричастны. Рейчел собралась блеснуть в беседе о Сингапуре.

— Ни разу не видел, — сказал он. Японцы посадили отца, мать увезла ребенка в Индию. Рейчел собралась блеснуть в беседе об Индии.

— Не помню, — сказал он. "Старуха", мать то есть, сплавила его в Англию, во всякие лагеря и школы. Детство он промыкался по палаткам и дортуарам, юность — по армейским баракам. Только в двенадцать лет "познакомился" с родителями. Они, как его увидели, сразу окончательно разошлись.

Далее он не распространялся. Жизнь выдавалась ему, как лекарство, мелкими дозами, он наловчился той же методой строить карточный домик из пауз и заставлял человека ждать, пока он развалится.

Как же, интересовалась Рейчел, зеленый юнец вдруг женился на Соне, ведущей актрисе, пятнадцатью годами старше его? "Старуха ее знала", — сказал он. Она была подруга матери. Рейчел прямо не могла это пережить. Она представляла себе, и очень правильно, выспреннюю даму с искушенным ртом, заместительницу матери, — и притом хитро разыгрывающую эту роль перед толпами великих и знаменитых друзей. У Рейчел тоже нашлись знаменитые друзья, но он осаживал ее автоматическим:

— С этим незнаком.

Или:

— С этой незнаком.

Еще Рейчел, тоже правильно, представляла себе, как он торчит у Сони в гостиной или, чего доброго, всех обносит напитками — неотесанный сынок; ведь эти запястья у него как запястья подростка, гримасничающего у гостей за спиною. Она так и слышала, как Соня его распекает за армейский жаргон и повадки, а сама культивирует их. Это был ее третий брак — от него требовалась оригинальность. Тут-то и суть проблемы.

Соня его выдумала; он не имел права быть тем, чем казался.

И вот Рейчел, которая писала, кстати, статью о распавшихся семьях, пригласила его зайти. Он прошел через парк от своего до ее дома. В дверях он произнес свой испытанный текст:

— Спасибо, что пригласили. Вы ведь меня пригласили? Ну, спасибо. Мы живем на разных сторонах парка. Это удобно. Не слишком близко.