Птицелов - [2]

Катрин не дала девушке договорить.

— Послушайте, — возмущенно произнесла она. — Мне сказали в вашей редакции, что пришлют специалиста по творчеству Ноэль Дюран. А в результате приходите вы и задаете мне вопросы, которыми нас с отцом донимали из «желтых» газетенок! Почитайте какую-нибудь «Вечернюю сплетню», и получите ответы на все вопросы!

Юная Моник нимало не смутилась. Отхлебнув остывшего кофе, она принялась терпеливо разъяснять:

— Вы же сами говорите, что все написанное раньше — сплошные сплетни. А мне бы хотелось провести серьезную работу. А кто может знать больше, чем самые близкие люди? Я восхищаюсь «Птицеловом» — это же гениальная книга, с двойным, если не с тройным дном! И меня очень волнует история его создания. И если бы вы помогли мне, это мог бы быть сенсационный материал! Представляете, если история, описанная в романе, подлинная, мы могли бы отыскать ее героев. А дальше… Интервью с ними, мы устроим им встречу с артистами, которые играли их в фильме, можно было бы…

— Без меня, пожалуйста, — отрезала Катрин, поднимаясь из-за стола и оставляя мелочь за чай. — Я не буду вам помогать и отказываюсь разговаривать с другими журналистами вашего издания. И не вздумайте обращаться к моему отцу! Я предупрежу его сегодня же, чтобы он не принимал никаких предложений от вашего журнала. Когда же нас, в конце концов, оставят в покое? Почему никто не интересовался этим так называемым «периодом молчания», пока мать была жива? Но никто не решался спрашивать, не так ли? К тому же вам, Моник, как знатоку ее творчества, наверняка известно, что в то время они с отцом еще не были женаты, а меня и вовсе не было на свете!

Моник смотрела на стоящую перед ней Катрин совершенно спокойно:

— Я все прекрасно знаю, но в каждой семье… есть свои истории, как говорится, у каждого в шкафу свой скелет. Быть может, родители говорили что-то при вас…

— Нет, — еще раз сказала Катрин и, взяв свою сумочку, вышла из кафе, оставив Моник допивать ставший совсем холодным кофе.

Глава 2

Катрин быстро шла по набережной. Морось окутывала Париж, скрывая шпили церквей, делая невидимыми старинные дома на противоположном берегу Сены. Подставляя лицо влажному дыханию ранней весны, Катрин пыталась избавиться от отвратительного ощущения, которое охватило ее во время разговора с журналисткой. Ей казалось, что равнодушно-любопытный взгляд Моник проникает в самые сокровенные уголки ее памяти, туда, куда она и сама боялась заглядывать.

После смерти матери, когда первая боль от потери близкого человека притупилась, Катрин воздвигла в своем сознании глухую стену, скрывающую все воспоминания, запретила себе думать о матери, анализировать былые чувства. Она стала спокойнее относиться к все более редким заметкам и передачам о Ноэль Дюран, начиная воспринимать утихающую в прессе шумиху как не касающуюся родного ей человека, И вот теперь, когда воспоминания, прорывающиеся в последнее время лишь редкими тяжелыми сновидениями, вновь нахлынули на нее, Катрин поняла, как иллюзорно было ее спокойствие, насколько обманчиво было ощущение того, что прошлое похоронено навсегда.

Катрин остановилась, чувствуя, как холодные капли дождя смешиваются на ее щеках со слезами детских обид и досады. Она прислонилась к скользкому от влаги парапету, вглядываясь в серые призраки зданий, не обращая внимания на толкавших ее прохожих. Мыслями Катрин была далеко.

Ее мать… Ноэль Дюран была хорошей матерью в том смысле, который обычно вкладывают в это слово. Она исправно выполняла все свои материнские обязанности: проводила бессонные ночи рядом с маленькой дочкой, когда та болела, гуляла с ней в парках летними вечерами, выдумывая для девочки забавные игры, устраивала детские праздники с традиционными тортами под яркими облаками воздушных шаров. Позже дарила дочери дорогие подарки, устраивала каникулы на тропических островах, журила за плохие отметки и хвалила за успехи.

Но с самого раннего детства маленькая Катрин чувствовала если не фальшь, то некоторую отстраненность равнодушного наблюдателя в том, как мать относилась к ней. Будучи сосем ребенком, Катрин не могла сформулировать для себя эти ощущения, но инстинктивно тянулась к отцу, лишь ему доверяя свои детские тайны. Уже позже, в школе, наблюдая взаимоотношения в семьях подруг, она не раз задумывалась о том, любит ли ее мать или просто играет роль любящей. Когда Катрин была подростком, эти сомнения не раз толкали ее на совершение странных, подчас возмутительных поступков, которые могли бы вывести мать из себя, заставить ее показать свои истинные чувства. Но в этих случаях отец неизменно вставал между дочерью и женой, сглаживая любой конфликт. Катрин все чаще начинало казаться, что из любой ее выходки мать всего лишь возьмет фабулу для очередного рассказа или эссе.

Постепенно она перестала пытаться понять свою мать, отвечая ей тем же отстраненным вежливым вниманием.

Когда мать умерла, Катрин только исполнилось двадцать. И первым чувством, которое тогда поднялось в ней, была дикая, иррациональная обида. Обида ребенка на мать за то, что та бросила дочь, так и не попытавшись узнать ее истинных чувств, так и не став ей по-настоящему родной. Последние слова матери, обращенные к Катрин, лишь подхлестывали эти настроения. Если мать видела, как страдает дочь, пытаясь заслужить ее любовь и внимание, то как она могла уйти, так и не дав дочери шанса стать любимой? Одновременно юную Катрин захлестнул стыд за то, что ее боль так эгоистична. Тогда-то и попыталась она воздвигнуть стену между прошлой жизнью и настоящим, отказываясь говорить о матери с кем бы то ни было, даже с отцом.