Птица в клетке - [31]

– Как тебя зовут?

– Йоханнес.

– В Гитлерюгенде состоишь?

– Так точно.

– Надо быть осторожней. Ты ведь знаешь, что это можно расценить как сигнал?

– Неужели кто-то станет подавать сигнал к бомбежке собственного дома? – встрял мой отец.

– Ваш дом разбомбили?

– Нет.

– А вашей соседке меньше повезло. Нетрудно предположить, что цель указывал свет из вашего окна.

Молчание нарушил мой отец, предложив гостям кофе. Те не стали отказываться. Войдя в дом, они проявили интерес к мебели и картинам, отметили, что в комнатах очень красиво, и спросили разрешения оглядеться. Отворив дверь в бабушкину комнату, они застали Пиммихен в кровати: с розовыми хрустальными четками в руках и с полуоткрытым ртом она уставилась в пространство. Волосы ее были стянуты на затылке в тугой узелок, отчего нос торчал больше обычного. Посетители обернулись к моему папе и спросили:

– Ваш отец?

Он кашлянул, чтобы вежливо привлечь ее внимание, и сделал жест рукой:

– Моя мать.

Надумай моя мама густо смазать руки кремом, она бы терла их так же истово, поэтому отец увел ее на кухню, а я последовал за двумя посетителями наверх, где они проявили куда меньше интереса к обстановке, нежели к потолку, полу и стенам. Один приподнял за уголок лежащий в коридоре персидский ковер и похвалил его качество, но было ясно, что это лишь предлог взглянуть, что под ним. То же самое они проделали с покрывалами на кроватях. Когда мы преодолевали последний лестничный пролет, я не смел даже подать голос, чтобы не обнаружить свою нервозность. В голове стучало: а вдруг из-под фанерного щита выглянет еще несколько завитков? Это будет конец. Я не знал, сумею ли изобразить шок, если ее найдут. Вдруг мы с ней встретимся взглядами? Даже страшно было вообразить: ведь я ее полюбил и знал эти глаза лучше своих собственных, но если мне суждено выжить, то придется лгать, что я понятия не имел о ее существовании. Нетрудно представить, с каким видом она будет на меня смотреть, если я выставлю ее непрошеной гостьей, причем совершенно незнакомой. Наверное, многие меня осудят, но, когда в дверь стучится смерть, не каждый способен действовать так, как ему грезилось в мирное время. Незнакомцы изучили одну стену, перешли к другой, пробежали по ней глазами вверх-вниз и, похоже, остались более или менее удовлетворены; затем распахнули окно и выглянули в сад. Произвели тщательный осмотр чердака, заглянули в отцовский кабинет, а потом один из них втянул носом воздух и, подняв кверху палец, объявил:

– Кофе готов.

Я понадеялся, что пытка окончена, однако гости, потягивая кофе, вежливо попросили меня показать фонарик, который я использовал для чтения.

– Ступай, принеси им, – скомандовала мать.

Я встал из-за стола, и те двое сделали то же самое; меня охватила паника, особенно когда они увязались за мной в спальню, тем самым отрезав мне путь к Эльзе. К счастью, у меня сохранился другой фонарик – тот, что подарили Стефан и Андреас, когда мне исполнялось двенадцать лет. Один из проверяющих смахнул с него пыль и несколько раз щелкнул выключателем, но батарейка давно села. Я тупо смотрел на фонарик.

– Ты уверен, что это – тот самый?

– Да.

– А другого у тебя нет?

– Нет.

– Он ведь не работает.

– Наверно, я слишком долго держал его включенным.

– В течение одной ночи?

– Я и раньше постоянно им пользовался.

Мужчина передал фонарик своему напарнику, тот извлек батарейку и лизнул кончиком языка.

– Разряжена, – заключил он, опуская батарейку в карман.

Они заторопились и, видимо, раздумали допивать кофе. За порогом тот, что был выше ростом, сказал моим родителям:

– У вас прекрасный сын, можете им гордиться.

– Да, мы им гордимся, – напряженно улыбнулись отец с матерью, и каждый обнял меня, стоящего между ними, за пояс, будто для образцового семейного фото.

Мать на меня сильно разозлилась и отправила с глаз долой в дом к доктору Грегору, где временно обосновалась фрау Вайдлер. Мне поручили отнести туда чемодан, набитый теплой одеждой, постельным бельем и полотенцами, а также спросить, чем мы можем быть полезны. Доктор Грегор только обрадовался моему приходу – отчасти, думаю, потому, что у него появилась возможность передохнуть, пока фрау Вайдлер будет извергать на меня словесные потоки. Она не умолкала; это была сущая пытка – часами напролет изображать интерес к ее россказням: какие виды птиц имеют черты сходства с другими, какие содержались у нее в одном вольере, сколько зерна ежедневно требовалось тем или иным пташкам, какие купались в поилке и каким это не нравилось до такой степени, что они, даже умирая от жажды, вообще отказывались пить эту воду с перьями и какашками. А известно ли мне, что у пернатых гниют лапки? Порой птицы даже могут их себе отгрызть, подобно тому как мы, люди, грызем ногти. Она храбрилась, заявляя, что теперь вольна путешествовать по миру и только ждет окончания войны. И в самом деле: пусть у фрау Вайдлер больше не было дома-жилища, но зато больше не было у нее и дома-тюрьмы. Впервые за сорок лет эта женщина оказалась свободна как ветер. Заметив, что у нее навернулись слезы, я поспешил задать ей какой-то вопрос про птичьи клювы.