Птица потребительская - [3]

.

Через край гнезда, из-под взъерошенных перьев наседки, свешивалась маленькая, не толще, пожалуй, стебля лилии, розовая рука с грациозно сжатым во сне кулачком. Да, по виду кулачка, сжатого как бы в забытьи, дама поняла, что крохотное существо, которому он принадлежит, погружено в сон. Несмотря на ошеломление первой минуты, она приняла это открытие как отсрочку — ей давали собраться с духом. Однако тут же с другого края гнезда высунулась наружу ножка, подлиннее, но такая же нежная, чуть влажная и неожиданная, как рука. Они не могли принадлежать одному и тому же существу — слишком далеко, по их собственным пропорциям, они отстояли друг от друга. Дама сохраняла спокойствие, пытаясь сделать логические выводы. Она всегда считала, что и у абсурда есть своя логика. Но сейчас это не утешало и не подсказывало выхода. То, что под ее наседкой, взятой напрокат и противозаконно водворенной на балкон блочного дома № 12-бис по бульвару Вийторулуй, район Антим, из добытых с трудом и с переплатой яиц вывелись вместо цыплят какие-то другие созданья, было фактом, но фактом совершенно бессмысленным и не укладывающимся в голове. Однако ученая дама по собственному опыту прекрасно знала — и минутное замешательство не затемнило ей рассудок, — что реальности нет дела до того, принимаем мы ее или нет. От нее просто никуда не денешься, и хочешь не хочешь, а надо что-то решать. Надо было шевелиться, хотя бы на тот случай, если все это окажется просто дурным сном, из которого таким образом еще можно вырваться. Так ничего и не придумав, она шагнула вперед. Наседка, тоже в полной растерянности, настороженно зыркнула на нее одним глазом и отчаянно закудахтала. Ее ужас и подсказал женщине следующее движение. Обеими руками она решительно схватила наседку, сорвала с гнезда, впихнула в курятник и захлопнула за ней дверцу. Только тогда она осмелилась взглянуть. Но увиденное не прибавило к прежнему ничего нового. Та же рука со стиснутым во сне кулачком, та же пухленькая розовая нога, торчащие с разных сторон из большого бесформенного клубка, состоящего из множества ручек, ножек и островков золотистого пуха, блеском спорящего с кварцевым сиянием валяющейся вокруг скорлупы. На миг забыв о розовой плоти странных маленьких конечностей и отключась от причитаний запертой курицы (а может быть, напротив, поддавшись ее истерии, которую она поначалу сочла материнской), дама нагнулась, чтобы взять одно из пушистых созданий, только что вылупившихся из яйца. Но, как единый организм, клубок всколыхнулся, выставив из своих недр новые и новые нежные маленькие конечности, и отпрянул от бережных рук женщины, заставив ее выпрямиться — обиженно и вместе с тем в безотчетном радостном волнении оттого, что движение началось. Но это первое движение было только прелюдией, сигналом к пробуждению. Разбухая и видоизменяясь, клубок, поблескивая, стал распадаться на бесконечно разнообразные и сложные формы: влажные, вполне материальные протуберанцы выстреливали из него и начинали двигаться сами по себе, на ощупь, потягиваясь, выходя из сна и небытия, загадочные и не поддающиеся определению. Хотя из неразберихи линий стали уже вырываться покрытые сверкающим пухом крылышки, расправляясь первыми, неловкими движениями, считать их цыплячьими не приходилось, настолько далеки от птичьих были очертания тел, усердно и пока неумело подлаживающихся под взмахи крылышек. Почтенная дама стояла в какой-то оторопи — и от этого зрелища, и от своей полной к нему невосприимчивости. Самым неправдоподобным в случившемся — а неправдоподобия тут было хоть отбавляй — ей казалось то, что эти неизвестной природы свежеиспеченные создания соединяли в себе два несовместимых начала: великолепие и срам. Ослепительный блеск золотого пуха и алмазоподобной яичной скорлупы все же не скрадывал ощущения неловкости, возникавшего при виде преувеличенно розовой, с испариной, аморфной плоти, отлитой в нетвердые пока, нечеткие формы. Почтенная дама больше не испытывала ни малейшего желания взять в руки один из живых комочков, которые беззвучно копошились в общей куче. Сколько их там? Двадцать, тридцать? Она вдруг вспомнила, что клала под курицу двенадцать яиц. Если и была какая-то доля ясности во всей этой головоломной истории, то она заключалась в том, что загадочные существа вылупились из яиц, положенных под курицу. Значит, их там двенадцать. Определенность хотя бы относительно числа очень ее подбодрила, нашелся первый элемент логики, впору было посмеяться над собственной трусостью — не только жалким, но и негодным прикрытием. Одно из двух: либо назвать вещи своими именами, то есть признаться без обиняков, что она поняла, и собрать все свое мужество, либо решить, что вообще нет повода для страха, который пронзительным холодом поднимался по ее жилам. Впрочем, когда клубок распался, ей стало не до выбора. Она еще успела подумать, что вопли ошалевшей взаперти курицы в конце концов соберут соседей, и даже протянула руку, чтобы выпустить ее, но так и осталась с протянутой рукой, прикованная глазами к возне на цементном полу. Существа распутались и просто-напросто разлетелись кто куда, чудом держась на своих хлипких крылышках, чья форма скрывалась за туманом золотистого пуха, — кто дольше, кто короче планируя в воздухе и бросаясь врассыпную, как только касались пола. Теперь их можно было рассмотреть: голые крылатые фигурки размером с полладони, еще совсем мягкие перышки на крыльях, вызывающие жалость и даже легкую брезгливость. Ничего сверхъестественного, разве что какая-то внеземная порода существ, мало ли. И если бы ученая дама не знала их по картинкам — этих пока еще сморщенных младенцев с пристроенными на спине крылышками, — она сейчас, возможно, с любопытством ждала бы, что будет дальше. Пока же происходило такое захватывающее событие: один из них, самый храбрый или самый глупый, изо всех сил карабкался на носок ее ночной туфли, все время соскальзывая и оставляя на черной коже влажный слизистый след. Дама не смела пошевельнуться, чтобы не наступить на него, и только сверлила его взглядом, пытаясь передать отчаянный приказ об отступлении. Ее передергивало при мысли о том, что ему удастся взгромоздиться на туфлю и дотронуться до ее ноги. Не отрывая подошв от пола, чтобы никого не раздавить, она стала потихоньку, шаркая, пятиться к балконной двери. Потеряв опору, голыш опрокинулся навзничь, замер на какую-то долю секунды, потом вскочил, но не остался в вертикальном положении, а, старательно работая крыльями, косо взлетел, как будто падение напомнило ему и о такой возможности. Дама испугалась было, что он налетит на нее, и даже взмахнула рукой, словно прогоняла осу, но он уже спокойно приземлился на краю гнезда. Остальные тоже, кажется, ее не замечали. Одни принялись играть и валяться, сцепившись, как котята, другие лезли по проволочной дверце, за которой исступленно билась курица, третьи — как тот, что сидел на краю гнезда, — занялись своим туалетом, расчесывая перышки прямо пятерней. Двое боролись, таская друг друга за крылья и давая подножки. Почтенной даме удалось незамеченной дошаркать до балконной двери, нащупать сзади ручку, нажать, спиной шагнуть в комнату и быстро и бесшумно дверь за собой прикрыть. Еще минуту она не могла оторвать глаз от балкона, потом сделала- усилие и опустилась на стул.