Птица потребительская - [2]

Но почтенная дама не поддалась панике наседки. Ведь, если хорошенько вспомнить, старик и не говорил, что яйца — куриные. «Птица потребительская» — вот как он выразился, правда, каким-то канцелярским, оскорбляющим ухо слогом. В смущении дама полезла в справочники и вычитала, что у гусей, уток и индюшек инкубация длится месяц. Таким образом она выиграла еще неделю покоя, выигрыш, надо добавить, не совсем честный, потому что в глубине души дама больше не верила, что и этот второй срок внесет ясность в положение. Беспокойство наседки, явно чуявшей неладное, только усиливало дурные предчувствия дамы, которая все же положила себе выждать, пока не минут тридцать дней. Но, само собой разумеется, и тогда ничего не произошло, и, едва дойдя до установленной черты, дама поняла, что у нее нет другого выхода, как связать наседке лапы и вернуть ее хозяйке, а яйца выкинуть на помойку. Новый рейд по окрестным селам прошел впустую: крестьяне, сколько их еще оставалось, либо уже утратили все сельские навыки, либо не хотели проникнуться доверием к профессорше с подозрительными хозяйственными потугами; так или иначе, ничего путного она не добилась, кивая и тут же отнекиваясь, противореча самим себе, сбиваясь на другую тему, а то и вообще уходя от разговора, они так и не дали ей ни вразумительных советов, ни хотя бы разъяснений по зашедшему в тупик яичному вопросу. А старика, конечно, и след простыл. Да она на него и не рассчитывала: чаще, чем раз в пять-шесть недель, он никогда не появлялся.

Дама страдала — не от материального ущерба, а от духовного. Ее ткнули носом не столько в собственную полную хозяйственную несостоятельность, сколько в бессилие перед тисками обстоятельств, перед паутиной зависимостей, через которую ее могли унижать, — в оскорбительное бессилие и крах мечты о непритязательном, но достойном, не из чьих-то рук, существовании. Да, как ни упорствовала в своих фантазиях пожилая профессорша, факты ее переупрямили, и ей все же хватило юмора, чтобы вернуться с небес на землю. Она решила пресечь злополучный хозяйственный эксперимент: вернуть балкон к его тривиальному назначению, а научные занятия попытаться втиснуть в перерывы между очередями. Но такое примиренчество, конечно, дорого ей обошлось, камнем придавив ее интеллектуальную свободу, и это бремя настолько подточило силы старой дамы, что последующие события застали ее не просто врасплох (иначе и быть не могло), но и слабой духом, разбитой и уязвимой до крайности.

А произошло вот что.

Утром ее разбудил шум, доносившийся из-за стены, — шум, который сначала вплелся в ее сновидение злым, пагубным началом, густо, как это умеют только сны, залившим темной краской и само пробуждение, и долгие минуты после него, шум, который, прибывая, прорвал наконец плотину забытья и, пронзительный и нестройный, перелился в реальность. Благим матом орали соседские дети, поднятые с постели родителями, которым надо было забросить их в ясли и садик и поспеть к семи на работу. Сатанея от детского плача, уставшая еще до начала дня, мать кричала на них, пытаясь утихомирить и вызывая этим только новые взрывы рева. Почтенная дама легла спать поздно. Часов до двух она просидела над статьей, которую надо было срочно сдавать, и потом, переработав, еще долго не могла уснуть, так что, разбуженная в шесть утра, она только лишилась сна, но в жизнь не включилась. Лежа в изнеможении, не в силах пошевельнуться, она ощущала в себе нарастающую ярость против всего мира, каким бы несчастным, забитым, измученным и эксплуатируемым он ни был. Попыталась встать, но жилка на шее забилась так угрожающе, что пришлось опять откинуться на подушки. Шум внезапно стих: ушли! С харканьем обрушилась вода — это наверху сработал унитаз, после чего наступило долгое затишье. О сне уже не могло быть и речи, а до работы оставалось еще почти три часа: ее лекции в университете начинались в половине десятого! Она вдруг почувствовала потребность что-то сделать, с толком использовать неожиданно подвернувшееся окно. Теперь, когда барьер слабости был преодолен, она даже радовалась, что удалось отнять время у сна. Варя себе кофе, она решила употребить непредвиденный досуг на ликвидацию балконных иллюзий. Разбирать полки не стоит, их можно отвести под непортящиеся продукты, пустые бутылка и даже консервы. Наседку надо вернуть сегодня же утром, а яйца, эти дурацкие яйца, — разбить, не только из научного любопытства, но и со злорадством: посмотрим, что там кроется, за их упрямством. И она твердым шагом пошла к балкону, попутно бросив взгляд на часы с маятником: было без семи минут семь.

Едва отворив балконную дверь, она сразу поняла — по совершенно безумному виду наседки — началось! И притом началось что-то из ряда вон выходящее. Если бы продолжение оказалось сколько-нибудь банальным, ученая дама, по завершении событий, не преминула бы описать, как выглядела наседка: она вся трепетала, не смея двинуться с места, чуть не лопаясь от чудовищного напряжения, в котором смешались непомерная гордость, панический ужас, немое изумление и безграничное отчаяние, и всем своим видом вопияла о совете и помощи. «Кто бы мог подумать, что и куры чувствовать умеют», — сказала себе дама в приступе веселья, оттого что вот наконец-то дождалась, но никогда впоследствии она не вспоминала про веселье той минуты, потому что минуту спустя она