Птица-пересмешник - [45]

Король долго смотрел на них, а затем вздохнул.

– Ну-ну, не беспокойтесь. Такого указа я не издам, – сказал он, и миссионеры вздохнули с облегчением.

– Вместе с тем, – продолжил он, подняв могучую розовую ладонь, – попрошу выслушать, все, что я скажу, чтобы вы не забывали, где находитесь. Если хотите знать мою точку зрения – мне все равно, что вы там проповедуете, лишь бы это не причиняло вреда другим. Оценивая позиции всех троих, я скажу без обиняков: права Джудит Длиннаяшаль. У меня нет ни малейшего намерения вмешиваться в верования моего нарбда, и я не собираюсь при водить их в соответствие с вашими, кстати сказать, весьма эксцентричными представлениями о божественном. Если кто-нибудь из моего народа пожелает обратиться в вашу веру, он имеет на это полную свободу. Равно как и полную свободу веровать во все, что ему нравится, лишь бы это не шло во вред Зенкали. Вы всегда должны помнить следующее: то, что один человек почитает как божество, для другого, может статься, – просто волшебная сказка. Но ведь и божества, и волшебные сказки имеют право на существование в этом мире.

– Кинги, да вы остры, как гвоздь! – с удовлетворением сказала Джу.

– Благодарю, – величественно произнес Кинги.

Он встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена, и поникшие духом представители католической и англиканской церквей, а также торжествующая Джу побрели к выходу.

– Ну, ребята, – сказала она, когда вся троица покинула дворец, – мне пора. Моя паства меня заждалась. У нас сегодня занятия по хоровому пению.

Ей явно хотелось насыпать соперникам соль на раны.

…В смутной ситуации, когда едва ли сотый понимает, что творится вокруг, когда каждый ожидает зла от любого себе подобного, когда никто не стесняется в средствах для достижения цели, люди начинают принимать на веру любую чушь, которую они в нормальных обстоятельствах пропустили бы мимо ушей. Когда кто-то пустил слух, что вся популяция пересмешников была тайком отловлена и спрятана не где-нибудь, а в Английском клубе, в этом ни на минуту не усомнился ни один зенкалиец. В результате у стен Английского клуба сошлись воинственная группа гинка, вознамерившаяся перебить пойманных птиц, и команда крепких, как сталь, фангуасов, вознамерившаяся их защитить.

События развернулись в тот блаженный час, когда все английские поселенцы на Зенкали, общим числом около тридцати пяти душ, блаженно попивают напитки со льдом, флиртуют с чужими супругами (обычно в самой бесхитростной манере, не требующей похвальбы остроумием), почитывают «Панч» или «Иллюстрейтед Лондон ньюс» месячной давности, играют на бильярде или в крокет, а то и просто сидят на скамеечках и обсуждают поведение аборигенов. Несмотря на то что в последние дни поведение черномазых становилось все возмутительнее, англичане были по-прежнему убеждены, что благополучно отсидятся за высокой, аккуратно подстриженной живой оградой из ги-бикуса. Что бы там ни творили снаружи зенкалийцы, англичане верили, что здесь, в ухоженном райском уголке, они в полной безопасности. Каково же было их удивление, когда высокая живая ограда оказалась поверженной лавиной воинственно настроенных фангуасов и гинка.

Табби Фотескью, удалой регбист с богатейшей мускулатурой и без единой извилины в мозгу, схватил крокетный молоток и проломил несколько черепов – как фангуас-ских, так и гинкаских. Потребовались дружные усилия пяти дюжих зенкалийцев обеих этнических групп, чтобы совладать с ним и окунуть головой в заросший лилиями пруд, являвшийся одной из ботанических достопримечательностей Английского клуба.

Куда горестнее оказалась судьба Мелани Трит – хрупкой старой девы, любимым занятием которой было мазюкать акварельки на сюжеты из жизни зенкалийцев. Ее загнал в угол близорукий да к тому же вдрызг пьяный фангуас и поцеловал в обе щеки. После этого случая в творчестве мисс Трит стали все явственнее проступать эротические мотивы.

Во время свалки у владельца амеловой плантации Сэнди Шора сбили с носа и втоптали в землю очки. В результате острота его зрения упала практически до нулевой. Не в силах вынести такой обиды, бедняга Шор кинулся с крокетным молотком на секретаря клуба Билла Меллора, которого принял за вожака аборигенов, и поверг наземь, лишив сознания. За мужа вступилась миссис Меллор. Прежде она слыла безобидной тихоней, мухи не обидит: вязала себе крючком да варила варенье. Но на сей раз она была до того разгневана нападением на своего благоверного, что невольный обидчик тут же получил по затылку бутылкой рома со сливками. Удар не только послал его в нокаут, но и оставил порядочный шрам на скальпе.

Суматоха была полная. Лужайки для гольфа и для игры в кегли, за которыми ухаживало, как за малыми детьми, не одно поколение англичан, стали похожи на вспаханное поле – так катались по ним мятежные зенкалийцы и добропорядочные англичане. Мачете и бильярдные кии, дубинки и крокетные молотки, копья и бутылки нанесли непоправимый ущерб ухоженному торфяному покрытию. В этот момент самый активный и зловредный участник свалки из племени гинка решил стяжать себе лавры Герострата. Вспышка – и пламя охватило веранды, поползло по клинообразным доскам, и вскоре изящное белое здание Английского клуба полыхало как свеча. Погибли и чучела звериных голов, и многолетнее собрание подшивок «Панч», и пожелтевшие групповые фотографии старейших членов клуба, и картотека действительных членов, не менее сложная и интригующая, чем родословное дерево королевской семьи какой-нибудь из малых европейских монархий. К тому времени когда подоспели лоумширский контингент, полиция и пожарная бригада, от здания осталась только горстка тлеющих углей. Территория же клуба выглядела так, будто по лужайкам и клумбам прогулялось стадо бегемотов. Каждой из двух имеющихся на Зенкали карет «скорой помощи» пришлось сделать по десять рейсов, чтобы перевезти в госпиталь всех участников побоища. А так как здешний госпиталь явно не был рассчитан на последствия подобных событий, пришлось демонтировать один из шатров, предназначенных для праздничных торжеств, и перенести его в госпитальный сад для приема пострадавших. Давно не видывала такого наплыва «постояльцев» и местная тюрьма, так что всех, кто проявил меньшую активность во время событий, пришлось отпустить по домам, взяв с них торжественную клятву, что, когда надо будет, сами явятся для отсидки.