Птица малая - [164]

Он не был связан, но не был и свободен. Помимо него, в незримых, но прочных клетках содержались и другие пленники. Можно было перемещаться из клетки в клетку, но не внутрь дворца. Зоопарк, думал Эмилио, пытаясь найти во всем этом смысл. Я в зоопарке.

Была здесь группа необычных и странных, но очень красивых руна, несколько джанаата, а еще особи, чей вид Эмилио не мог определить с уверенностью. Руна, делившие с ним эту позолоченную неволю, приходили к нему на помощь, когда он нуждался в ней из-за своих искалеченных рук. Они были необычайно ласковы и дружелюбны, старались вовлечь его в это странное сообщество, обитавшее в богато украшенных покоях. По-своему они были добры, но казались недоразвитыми, словно их вывели только ради внешности, — с шерстью необычных расцветок, пятнистой или пестрой, а одна была полосатая, точно зебра. У большинства были мелкокостные лица с признаками вырождения, кто-то имел гриву, у кого-то почти отсутствовал хвост. Никто не говорил на диалекте руанджа, который он изучал в Кашане.

Плененные джанаата содержались в отдельном помещении и не обращали на Эмилио внимания, хотя он не заметил никакого отличия в их статусе внутри зоопарка. Они были облачены в громоздкие одеяния с головными уборами, закрывавшими их лица, более мелкие, чем у Супаари. Позже Эмилио выяснил, что они женщины, а еще позднее осознал, что они, должно быть, выполняют тут роль стерильных партнеров, про которых ему рассказывал Супаари. Эмилио обращался к ним на ксана, просил объяснить ему, что это за место, но они не откликались. Он так и не смог добиться, чтобы с ним поговорили хоть на каком-то из языков.

У Супаари его кормили нерегулярно, хотя обильно, словно домашнюю зверушку, к которой утратили интерес. Здесь же еду предоставляли в любое время, по желанию, — видимо, потому что тут было много руна, нуждавшихся в постоянной кормежке. Но ему не хотелось есть. Правда, руна так трогательно радовались, когда он принимал от них пищу. Поэтому Эмилио ел, чтобы отплатить за доброту.

Ему пришло в голову, что теперь он совершенно бесполезен и, вероятно, содержится здесь в качестве диковинки, столь же необычной и странной, как яркие безделушки, которыми, как он видел в тот первый день, набиты палаты и альковы Галатны. А затем Эмилио снабдили ошейником, украшенным драгоценными камнями, и его унижение сделалось полным. Он стал точной копией капуцина, которого держал на золотой цепочке какой-нибудь европейский аристократ шестнадцатого века.

Супаари, сколь бы холодно и высокомерно он ни держался, был, по крайней мере, умным собеседником. Ныне Эмилио пытался противостоять разрушительной силе полного интеллектуального одиночества, быть терпеливым к пустой нереальности, которую ощущал. Он решал в уме арифметические задачи или пел песни, молился, но вдруг в ужасе осознавал, что смешивает языки. Он больше не был уверен в различиях между испанским и руанджа, и это пугало его столь же сильно, как недавние трагические события. Настал день, когда Эмилио понял, что не может вспомнить имен своих соседей в Пуэрто-Рико. Я теряю рассудок, подумал он.

Все это время Эмилио был растерян и подавлен безотчетным страхом, но заставлял себя придерживаться какого-то режима, выполнять упражнения. Это веселило его сокамерников-руна, но он не сдавался. В распоряжении узников имелись пахучие ванны, изощренные и вычурные, как и все прочее в этом месте. Поскольку тут никто ему не приказывал, Эмилио выбирал воду с наименее отталкивающим запахом и старался как мог содержать себя в чистоте.

— Расскажи нам, — услышал он голос отца Генерала.

— Я думал, что меня продали в качестве зоологического образца, — сказал Эмилио Сандос, дрожа всем телом, уставившись в стол; каждое тихое слово — отдельный акт самоконтроля. — Какое-то время я полагал, что нахожусь в зверинце, которым владеет Рештар Галатны. Аристократ. Великий поэт. Автор многих песен. Господин разносторонних вкусов. На самом деле это был гарем. Подобно Клитемнестре, я должен был выучиться смирению и покорности.

Минуло три недели или месяц, когда один из охранников подошел к месту, выделенному для Эмилио, и заговорил с руна, пыхтевшими, подергивавшимися и теснившимися вокруг него. Эмилио не имел понятия, о чем речь, поскольку не прилагал никаких усилий выучить что-то, кроме самых элементарных фраз, на языке, который был тут в ходу. Наверное, это было формой протеста. Если он не станет учить язык, то и не должен здесь оставаться. Глупо, конечно. По причинам, которые Эмилио не мог сформулировать, он вдруг испугался, но успокоил себя мыслями, которые очень скоро вдребезги разобьют его душу. Он сказал себе: я в руках Господа. Что бы ни случилось со мной, случится по воле Божьей.

Ему выдали одеянье, очевидно, сшитое специально для него, так как оно пришлось впору. Одежда была тяжелой и жаркой, но лучше так, чем разгуливать нагишом. Крепко держа за руки, его отвели в простую и пустую белую комнату, лишенную мебели и запахов. Она поразила его. Эмилио испытал такое облегчение, выбравшись из сумбура, из зрительной, обонятельной и слуховой неразберихи, что едва не пал на колени. Потом он услышал голос Супаари и с забившимся сердцем ощутил прилив надежды. Супаари заберет меня домой, подумал Эмилио. Все это было какой-то ошибкой, решил он и простил Супаари за то, что тот не пришел раньше.