Птица малая - [160]

— Не могу поверить: вы их защищаете! — сказал ошеломленный Фелипе.

Началась бурная дискуссия о стокгольмском синдроме. Эмилио, истерзанный болью, сжимал руками голову. Внезапно он опустил кулаки на стол — не слишком резко, опасаясь повредить скрепы, — и произнес со спокойной четкостью:

— Если вы будете шуметь, мне придется уйти.

Тогда они смолкли, и он сделал осторожный вдох.

— Я не защищаю их. Я пытаюсь объяснить, что случилось и почему. Но это их общество, и они сами расплачиваются за свой способ выживания.

Жестким взглядом он уперся в Рейеса и требовательно спросил:

— Каково сейчас население Земли, Фелипе? Четырнадцать, пятнадцать миллиардов?

— Почти шестнадцать, — тихо сказал Фелипе.

— На Ракхате нет нищих. Нет безработицы, нет перенаселенности. Нет голода. Нет экологической деградации. Там нет генетических болезней. Старики не страдают немощью. Те, у кого неизлечимая болезнь, не умирают годами. Они платят ужасную цену за эту систему, но мы тоже платим, Фелипе, и разменная монета — страдания детей. Сколько малышей умерло от голода, пока мы сидим тут? Только оттого, что их трупы не поедают, наш вид нельзя считать более нравственным.

Джулиани позволил этой вспышке самой выжечь себя. Когда Сандос вновь взял себя в руки, отец Генерал повторил:

— Расскажи нам, что произошло.

Эмилио посмотрел на него с горестным недоумением, но в конце концов понял, что сам сбился с дороги.

— Полагаю, поначалу патруль намеревался истребить только младенцев. Супаари позже сказал мне, что, если бы жители деревни во второй раз преступили запрет, это было бы уже серьезным правонарушением, и тогда наказанию подвергли бы женщин-рожениц. Но поскольку руна оказали сопротивление, патрульные перестарались. Они решили жестоко подавить бунт, чтобы другим было неповадно.

— Сколько погибло? — спросил Джулиани ровным голосом.

— Не знаю. Возможно, треть Ва Кашани. Может быть, больше.

Он отвел взгляд.

— И София. И Джимми. И Джордж.

Наконец сдавшись, Эмилио потянулся за програином — слишком поздно, чтобы от этого был прок. Все смотрели, как он запил водой две таблетки, а затем осушил стакан.

— А где был ты? — спросил Джулиани.

— Ближе к центру толпы. Аскама очень испугалась. Когда началась резня, Манужаи и я старались заслонить ее нашими телами. Чайпас была убита, защищая нас.

— А отец Робичокс?

— Он бежал.

Сандос посмотрел на Фелипе и тихо сказал:

— Я не защищаю его, но что он мог сделать? По их меркам мы не крупней подростка, а там творился полный хаос. О рыцарстве не было и помину. Любого, кто оказывался на расстоянии удара, убивали. — Эмилио почти умолял их понять. — Мы были к этому совершенно не готовы! Супаари совсем другой. Попытайтесь представить, как это выглядело!

— Военные джанаата — разящая рука расы разумных хищников, — тихо сказал Фолькер. — И они защищали цивилизацию, как ее понимали. Наверное, это было ужасающе.

— Да.

Ему становилось все хуже.

— Придется выключить свет.

Поднявшись, Фолькер сделал это за него. Потом Эмилио вновь услышал голос отца Генерала:

— Расскажи нам.

— Я был захвачен в плен.

Он слышал, как визжала Аскама.

— Марка изловили с легкостью. Нас забрал патруль джанаата. Водили от деревни к деревне. Вряд ли они понимали, что огороды — наших рук дело. Просто они не знали, что с нами делать. У них была работа, которую следовало выполнять, и они взяли нас с собой. Полагаю, в конечном итоге нас собирались доставить в город Инброкат, столицу. В каждой деревне на этом маршруте сжигали огороды и учиняли избиение младенцев… Я должен закончить.

Эмилио помолчал, сосредоточившись на том, чтобы успокоить дыхание.

— Марк… это ведь была его идея — разбить огороды. Каково ему было думать, что он стал невольной причиной этой бойни…

Еще несколько минут молчания.

— Джанаата ели только раз в день. Каждое утро нам предлагали еду, затем — многочасовой марш-бросок. Марк отказался есть. Я пытался его заставить, но он лишь говорил что-то по-французски. Несколько слов.

Убрав руки от головы, Эмилио попытался посмотреть на них.

— Я неграмотен на многих языках, — сказал он. — Я выучился говорить на арабском, амхарском, ксане, но не читаю на них. Французский — единственный язык, на котором я читаю, но не говорю. Разговорную речь я так и не освоил.

Свет был слишком ярким. Эмилио снова закрыл глаза.

— Когда я заставлял Марка поесть, он говорил: «Ill son, less and sawn». Что-то вроде этого. Мне следовало распознать…

— «Ils sont les innocents». — Это был голос Джулиани. — «Трудно думать о немыслимом». Они предлагали вам мясо младенцев.

Теперь Эмилио трясся всем телом.

— Да. Позже я и сам увидел, что… Ничего не тратится впустую… Эд!

Он сумел продержаться, пока брат Эдвард не довел его до туалета, а когда тошнота прошла, Эд сделал ему укол взамен извергнутого програина. Эмилио не имел понятия, кто доставил его в комнату, но перед тем, как заснуть, произнес:

— Иногда мне это снится.

Когда Эмилио проснулся, рядом сидел Йоханнес Фолькер, перебирая бусины четок.

— Простите меня, — сказал он.

Прошло двое суток, прежде чем Сандос смог продолжить.

— Вы сказали, что думали, будто военные ведут вас в столицу, — начал Джулиани. — Я понял это так, что вы не дошли до… — Он сверился со своими записями. — Инброката.