Птица - [4]

И кинулся поднимать. Но тело ее не пружинило, соскальзывало с его рук, а Люська будто бы отдельно от этого тела вела монолог:

— Нет, вы посмотрите, он уже возле моста. Миша, Миша, давайте добежим пока до автомата, попьем…

— Постой, Миша, — сказал Алексей, — гляди-ка, она вся побелела. Наверное, сердце. Ее нельзя трогать.

— Какое там сердце — она почти что разрядница по лыжам, — огрызнулся Михаил. Но он и сам уже видел, что дело плохо.

Они обхватили ее с двух сторон так, что ее ноги едва доставали до земли, и притащили домой. Догнавший их по дороге Сергей вызвал «скорую помощь». Он не поехал в больницу — у него была куча дел: приближались экзамены в школе и на курсах, а эти упросили взять их обоих, потому что каждый боялся, что чего-нибудь там не сумеет.

Девушка, лежавшая в машине на белых носилках, была без сознания. И потеряла все, что делало ее Люськой Алдаровой — беззаботной, безоглядной, пленительной в своей подвижности. Это было худое тельце, накрытое поверх пальто байковым одеялом. И это было острое лицо — замкнутое, закрытое от них и от ее сознания. И — неживые глаза под тяжелыми, почему-то набухшими веками.

Миша Сироткин старался не глядеть и боялся, как бы они там, в больнице, не вздумали вернуть ее домой, когда она придет в себя. Бывает такое. Мест-то мало. И Люська, вероятно, сразу затребует: домой. Нет, он не согласится. Кто за ней дома ходить будет? Так и надо будет сказать: пусть сперва вылечат. Скорее бы отдать ее в надежные руки! Скорее бы!

Алексей думал примерно то же. И тоже старался не глядеть — разве что чуть скосив глаза. И все боялся: не сумеют они с Мишей Сироткиным рассказать о Люсе все, как надо, и, значит, врачи не смогут (вдруг не смогут! Что тогда?) поставить диагноз. Вот этот, молодой, что поил ее кардиамином и колол ей камфару, он ведь отступился. «Ничего, — говорит, — не понимаю!» Ох, скорее бы, скорее больница! Что же она не приходит в себя?

Молодой врач сидел возле шофера, хмурился и был смущен: не смог привести в сознание. Не нашел средств. Это врачебный брак. Позор. Тоже мне врач! Все так и скажут: разве это врач?

— Побыстрей, если можно, — попросил он шофера.

Тот молча кивнул.

В приемное отделение они вошли следом за носилками. Там было что-то вроде зала с каменным полом и скамейками для ожидающих. Люсю вместе с носилками оставили на скамье. Еще была маленькая комнатка, где сидел врач. И поскольку больную принесли, а не привели, их вызвали сразу же — Мишу Сироткина и Алексея.

— Вы родственники?

— Нет, друзья.

— Чем она болела? Какие были последнее время жалобы?

Эта женщина-врач ничем помочь не могла, но спрашивала строго. И пухлое напудренное лицо ее было строгим. Ей надлежало определить — в какое отделение.

Когда Миша вспомнил, что Люся все последнее время пила много воды, врач ухватился за это и сказала через плечо медсестре:

— Позвоните в лабораторию, пусть возьмут кровь на сахар.

Потом их попросили подождать. Скамейка была пустой: Люсю уже куда-то унесли. Они вышли на каменные плитки — красный шестиугольник, возле каждой стороны его — по серому квадрату, и снова — шестиугольник, и так без конца: до ряби в глазах, до помрачения ума.

— Алексей, Лешка, ты что, оглох?

— Ну, чего?

— Я говорю — надо найти ее мать. Знает же кто-нибудь, где она! Эта бабка Вера бестолковая.

— Да.

Когда Люсю унесли, Алексей не почувствовал облегчения: то хоть видел — вот она, жива…

Он пошел во врачебную комнату.

— Я хотел…

— Посидите, посидите.

Женщина-врач жевала хлеб, отпивала чай из стакана и одновременно что-то записывала в другую (уже другую!) историю болезни. Потом отдала ее сестре:

— Проводите.

И сестра провела мимо них старика с мертвенно-желтым лицом.

Царство теней.

— Вещи-то возьмешь? — спросила Алексея нянечка.

— Оставьте, — сказала женщина-врач.

Тогда нянечка сунула список: вот, распишись.

Там было написано:

пальто демисез. черн.

туфли лакиров.

платье шерст.

комбин. нейл…

Ее раздели всю, отделили от красивого темно-синего платья, которое так шло к ее странным глазам — то прозрачно-серым, почти бесцветным, то ярким, черным от возбужденно расширившихся зрачков.

С нее бесцеремонно содрали белье и занесли в разграфленную бумажку:

комбин. нейл.

трико шелк.,

выставили напоказ с бесстыдством, пригодным разве что для мертвых. Так, может, делят наследство.

— Смотри хорошенько, а то скажете потом — пропало. Часы вот возьми с собой. Я не вписала.

Часы были холодные. Металл уже утратил тепло ее руки. Это очень скоро происходит.

— Что с ней, доктор?

— Пока не знаю точно. Взяли анализ. А вы можете идти. Идите.

Они вышли и зашагали мимо корпусов.

— Это хорошая больница, у меня здесь братишка лежал в детском отделении, — сказал Миша. — Хорошо, что сюда привезли.

— Да, — ответил Алексей.

Его продолжала угнетать память ее неживого лица и этого странного списка, похожего на завещание: «Завещаю такому-то платье шерст., комбинацию нейл…»

И чем дальше они отходили от больницы, тем явственней он ощущал, что должен спросить у врача. О чем, собственно?

«Что с ней, доктор?»

«Пока не знаю. Идите».

Мысленно он проделывал обратный путь, входил в приемное отделение, снова и снова: