Своих родителей Пантелей Савельевич Сотник, отец Евлампии Пантелеевны, не знал. Вообще-то, по документам он был записан Пантелеймоном, но так его никто не называл. Он появился на свет и вырос в доме местного помещика, и с раннего детства считал себя его воспитанником. Старожилы рассказывали, что летом 1845 года к Миргородским, молодым бездетным супругам, приехала погостить девушка, якобы сестра помещицы, и осталась у них надолго. Жила довольно уединенно, мало выезжала из дому, гуляла в закрытом саду на барской усадьбе, ни с кем не заговаривала, только шибко полнела, отчего все время грустила. А потом вдруг ее не стало, зато в гостеприимной семье остался мальчик, нареченный при крещении Пантелеймоном. Прислуге было объявлено, что это ребенок одной из крепостных, прижитый в грехе от некоего Савелия. Младенца, дескать, взяли в барскую семью на воспитание, так как пока что у них своих детей не было, да и из желания иметь в будущем расторопного казачка. Когда после отмены крепостного права в 1861 году людей отпускали на волю с выдачей удостоверяющих личность документов, юношу записали на фамилию Сотник.
Выдача вольных растягивалась на несколько лет. Так что барыня успела женить Пантелея, когда ему исполнилось 22 года. Это она сделала для его пользы, так как семьям при выдаче вольной полагалось лучшее обеспечение, чем одиноким. Земли он почему-то не получил. Наверное, по статусу придворного.
Первая жена Пантелея Савельевича была исключительно красивой девушкой. И тоже молоденькой. Барыня к ней благоволила и выдала ей при освобождении сверх положенной по закону нормы много дорогой посуды, столовых сервизов, всякого домашнего добра.
Пантелей Савельевич сам был очень красивый, хоть и невысокого роста, но хорошего сложения. Он был русый, имел благообразное лицо чисто русского типа. Кожа лица чистая, матовая, с размытыми румянцами на щеках. Выражение лица всегда имел улыбчивое, реже — озабочено-сосредоточенное. Сложен был хорошо, достаточно плечист, статен, в талии тонок, со стройными ногами. По нраву был малословен, добродушен.
После получения вольной земли не имел и крестьянским трудом никогда не занимался, а зарабатывал на жизнь шитьем мужской одежды, но это продолжалось не все время. В последние годы был звонарем в церкви. Ходил исключительно в праздничной по тем временам одежде — в вышиванке на выпуск, подпоясанной красным кушаком.
Таким было рождение на свет Пантелея Савельевича Сотника. У потомков Прасковьи Яковлевны до сих пор хранится тарелка из столового сервиза, подаренного Миргородскими в 1868 году — ко дню его свадьбы с первой женой. Женился он по тем временам довольно поздно, как бы потеряв молодые годы около своих благодетелей, поэтому они, Миргородские{1}, выстроили ему к свадьбе просторный домик, в котором позже родилась Прасковья Яковлевна. Это давало повод Борису Павловичу всю жизнь дразнить ее барыней Миргородской, тем более что Яков Алексеевич, ее отец, приходился Евлампии Пантелеевне троюродным дядей по линии все тех же Миргородских. В дополнении к книге я постараюсь дать добытые и переданные мне Алексеем Яковлевичем родословные, откуда это видно.
Судьба дорогому набору посуды, единственной памяти о Пантелее Савельевиче, выпала печальная.
В конце 20-х годов НЭП в стране доживал последние дни, в 1928 году в Славгороде развернулось массовое раскулачивание. И хоть Яков Алексеевич не относился даже к середнякам, но местные активисты не преминули даже таких людей пощипать, естественно, в свою пользу. Забрать у них что-то в свой карман. Тогда это широко практиковалось. Под предлогом организации школьной столовой они ринулись по дворам собирать ложки-плошки. Пришли и к родителям Прасковьи Яковлевны. Дома никого не оказалось, и к пришедшим вышла маленькая Прасковья, на то время десятилетняя девочка. Увидев среди пришедших людей знакомую учительницу, она перестала бояться и пригласила их в дом. Осмелев без хозяев, незваные гости распоясались и принялись бесцеремонно рыться в шкафах.
— Ой, а это что? — воскликнула одна из женщин с загоревшимися глазами, подойдя к посуднику. — Какая прелесть. Я беру!
— Этого нельзя брать, — предупредила Прасковья. — Это память о моем дедушке Пантелее.
— Да? — рассеянно отозвалась активистка. — И хорошо, что память. Эта посуда лучше сохранится в школе, а дома вы ее обязательно разобьете.
Короче, хитростью эти люди изъяли на глазах у растерявшейся девочки дорогой сервиз и унесли. Уцелело только одно большое блюдо, на тот момент находившееся в погребе с едой. Правда, для видимости экспроприаторы взяли еще пару пустяков. И сколько потом ни ходила Евлампия Пантелеевна к председателю сельсовета и к директору школы, сколько ни просила вернуть наследство ее отца, сколько ни увещевала, что взрослые люди, педагоги, не должны были такие дела решать с ребенком, ей ничего не вернули.
