Псы господни - [59]

Навстречу гостю вышел небольшого роста, сухощавый, с лучащимися добротой глазами человек лет пятидесяти. Чем-то он был похож на еще одного… такого же, который в свое время нашел убежище от мирской жизни в небольшой деревушке на Сицилии – Монтемаджиоре Белсито. Для всех, для всего мира, в том числе и для него самого, было бы лучше, если бы он там и оставался, но увы. История пошла по совсем другому пути, и они были еще далеко не в точке назначения.

– Да пребудет с тобой Господь, Мануэле, – сказал человек.

– Да пребудет Господь со всеми нами, падре… – ответил командир боевых пловцов.

– Ты узнал то, ради чего приехал сюда, сын мой?

– Да, падре. Разведка вышла на прямой контакт с генералом. Они хотят уничтожить его и послали человека, только одного человека, – капитан фрегата запнулся и добавил: – Моего человека, падре.

Руки падре, сухие и темные, перебирали светящиеся желтизной костяшки четок.

– Это плохо, сын мой. Очень плохо. Генерал должен оставаться в живых, он пришел к Нам, он пришел к Господу, а Господь прощает покаявшихся…

– Это уже не остановить.

– Все можно остановить, сын мой. Все в воле Его, и само дыхание наше – в Его руке. Все в воле его.

Капитан фрегата понял, о чем идет речь. Он не был подлым или злым человеком, и ему не нравилась идея сдавать своего человека. Но выхода не было.

– Но там мой человек!

– Господь наш страдал и умер на кресте за чужие грехи. За наши с тобой грехи, сын мой, те, которые мы уже совершили, и, наверное, те, которые еще предстоит нам совершить. Можем ли мы отринуть эту жертву?

Абиссиния, город Доло Одо Сомалийско-абиссинская граница

Стекла были пыльными и пропускали мало света, даже днем в комнате царил полумрак. Усугубляла дело типично арабская решетка на балконе, но не металлическая, а искусно сделанная из того же материала, из которого построен дом. Раньше она заменяла людям стекло, теперь же дополняла его. Без стекол здесь было нельзя жить – слишком много пыли идет с гор.

– Когда это снято? – Паломник внимательно рассматривал фотографии. На ней было несколько машин Daimler-Benz G, пробивающихся через сутолоку улиц приграничного города Доло Одо. Вот они поворачивают. Вот они въезжают куда-то, за массивный забор какой-то виллы, ворота приметные – красного цвета.

– Две недели назад, итальянец… У этого палача здесь дом и женщина. Некоторые говорят – белая женщина…

Ничего удивительного в этом не было. В отличие от британцев в Индии итальянцы в Сомали достаточно легко сходились с местными, что мужчины, что женщины. Но для генерала белая женщина недопустима, потому что он – политический лидер и вождь племени, даже не племени, а целой группы воинственных племен. Черные, вопреки распространявшемуся левыми в Европе мнению, были намного большими националистами и расистами, чем белые. Так что ничего удивительного нет в том, что генерал ее прячет.

– Когда он здесь будет?

– Не знаю, итальянец… Но рано или поздно он придет сюда, как приходит любое животное к водопою, чтобы утолить жажду. Тогда ты и убьешь его, итальянец.

Паломник достал флеш-карту в стальном корпусе, подсоединил к ноутбуку, любезно предоставленному ему торговцем – здесь было уже многое от двадцать первого века, особенно если это были бурские или германские земли. Начал просматривать спутниковые снимки, потом вышел в Интернет, нашел сайт, где были карты местности, сделанные на основе спутниковых снимков, и стал просматривать их. Двадцать первый век давал большие возможности всем – и террористам, подобным генералу, и спецслужбам, и даже одиночкам.

– Ты убьешь его, итальянец? Убьешь?

– За что ты так ненавидишь его?

– Генерал должен умереть… Его люди пришли к моему отцу и убили его за то, что он отказался отдать генералу то, что он считал своим. Генерал убил многих… очень многих из нашего племени. Ты не поймешь, как мы ненавидим его, итальянец…

– Отчего же, – пожал плечами Паломник, – пойму…

Африка была Африкой и оставалась ей, несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы – а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов, – то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая – станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащие благодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами – не националистами, как те же русские или немцы, а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами, то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена, и дело закончится большой кровью. Парадокс, но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов-европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев, то, как только итальянцы уйдут, они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон – это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени – это хорошо. Конфликты между племенами возникали как раз по этому поводу… Достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть кому ее остановить, то если они уйдут, останавливать будет некому, и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство так не строят.