ПСС. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг. - [64]

26 Ф. Н. 97. Е. б. ж.

[26 февраля.] Жив. Пишу, чтобы исполнить решенное. Нынче писал всё утро письма, не было энергии для работы. Ездил к Шориной. Хорошо говорил с ней. Может быть и на пользу. Как нынче рассказывала А[нна] М[ихайловна], что я помог ей. И слава Богу. Переписал письмо Поше.

27 Ф. Ник. 97. Писал утром слабо, но уяснил кое-что. Здоров. Ходил гулять. Говорил с Таней и всё.

[1 марта.] Вчера было 28 Февр. 97. Ник. Я ничего не записал. Утром работалось плохо. Получил письма от Ч[ерткова] и И[вана] М[ихайловича] и обоим написал. Ходил и ездил в Сафоново. Утром думал показавшееся мне важным, а именно:

1) Я обтирал пыль в комнате и, обойдя кругом, подошел к дивану и не мог вспомнить, обтирал ли я его или нет. Так как движен[ия] эти привычны и бессознательны, я не мог и чувствовал, что это уже невозможно вспомнить. Так что, если я обтирал и забыл это, т. е. действовал бессознательно, то это всё равно, как не было. Если бы кто сознательный видел, то можно бы восстановить. Если же никто но видал или видел, но бессознательно; если целая сложная жизнь многих людей проходит бессознательно, то эта жизнь как бы не была. Так что жизнь — жизнь только тогда, когда она освещена сознанием. Что же такое сознание? Что такое поступки, освещенные сознанием? Поступки, освещенные сознанием, это такие поступки, которые] мы совершаем свободно, т. е. совершая их, знаем, что мы могли бы поступать иначе. Так что сознание есть свобода. Без сознания нет свободы, и без свободы не может быть сознания. (Если мы подвергаемся насилию и не имеем никакого выбора о том, как мы перенесем это насилие, мы не будем чувствовать насилия.) Память есть не что иное, как сознание прошедшего — прошедшей свободы. Если бы я не мог стирать и не стирать пыль, я бы не сознавал того, что я стираю пыль; если бы я не сознавал того, что я стираю пыль, я не мог бы иметь выбора: стирать или не стирать? Если бы у меня [не] было сознания и свободы, я бы и не помнил прошедшего, не связывал бы его в одно. Так что самая основа жизни есть свобода и сознание — свободосознание. (Казалось яснее, когда я думал.)

1 Марта. 97. Ник. Приехавший Сережа сильно заболел жабой. Он мне очень жалок, и я только что хотел поговорить с ним, попытать[ся] утешить и ободрить его.

Нынче совсем ничего не мог писать утром — заснул. А ходил гулять и утром и вечером. Было очень приятно. Думал две вещи.

1) То, что смерть теперь уже прямо представляется мне сменой: отставлением от прежней должности и приставлением к новой. Для прежней должности кажется, что я уже весь вышел и больше не гожусь.

2) Думал об Ад[аме] Вас[ильевиче], как типе для драмы — добродушном, чистом, балованном, любящим наслаждения, но хорошем и не могущем вместить радикальные нравственные требования. Еще думал:

3) Для твердости и спокойствия есть одно средство: любовь, любовь к врагам. Да вот мне задалась эта задача с особенной неожиданной стороны, и как плохо я сумел разрешить ее. Надо постараться. Помоги, Отец.

2 Марта 97. Ник. Е. б. ж.

[2 марта.] Жив. Совершенно здоров. Нынче писал доволь[но] хорошо. Вечером после обеда ходил в Щелково. Очень была приятна прогулка при лунном свете. Написал письмо Поше, открытое. Получил письмо от Трегубова. Раздражается за то, что перехватывают письма. А я не досадую. Понял, что надо жалеть их, и истинно жалею. Завтра едем. Мы здесь целый месяц.

[4 марта. Москва.] Вчера было 3 Марта 1897. Москва. Утром почти не занимался. Запнулся над историческим ходом искусства. Гулял. После обеда поехал. Приехал в 10. Дома хорошо бы, да не дружно.

4 М. 97. Москва. Встал поздно. Разбирался в бумагах. Написал письма Поше и Накашидзе. Ходил в публ[ичную] библ[иотеку]. Взял книги. Вечером были Дунаев и Буланже. Теперь поздно, иду спать. С[оня] в концерте.

5 М. М. 97. Е. б. ж.

[9 марта.] Батюшки, сколько дней пропустил. Нынче 9 Мар. 97. Москва. Из этих 4-х дней дня два писал Об искусстве и нынче довольно много. Очень захотелось писать Х[аджи]-М[урата] и как-то хорошо обдумалось — умилительно. От Поши письмо; написал Ч[ерткову] и Кони о страшном событии с Ветровой. Не буду писать, что записано. Всё в том же спокойном, п[отому] ч[то] любовном настроении. Как только хочется огорчиться, устать, вспомню про Бога и про то, что дело мое одно: любить, не думая о том, что будет, и сейчас легко. Таня уезжает в Ясную.

Нынче 15 М. Москва. 1897. Не дурно прожил. Вижу конец в статье об искусстве. Всё то же спокойствие. Благодарю Бога. Сейчас написал письма. Вечер. Иду в скучную гостин[ую].

Нынче 4 Апреля 97. Москва. Почти месяц не писал (20 дней) и дурно прожил это время — тем, что мало работал. Всё писал об искусстве — запутался последние дни. И теперь два дня не писал. Спокойствие не потерял, но душа волнуется, но я владею ею. О Боже! если бы только помнить о своем посланничестве, о том, что через Тебя должно проявляться (светить) божество! Но трудно, что если это помнить только, то не будешь жить; а надо жить, энергически жить и помнить. Помоги, Отец. Молился много последнее время о том, чтобы лучше была жизнь. А то стыдно и тяжело от сознания незаконности своей жизни. Вчера думал очень хорошо о Х[аджи]-М[урате] — о том, что в нем, главное, надо выразить обман веры. Как он был бы хорош, если бы не этот обман. Тоже чаще и чаще думаю о воззвании. Боюсь, что тема об искусстве заняла меня в последнее время по личным эгоис[тическим] скверным причинам. Je m’entends.