Ростов мрачно глядел на французов и сказал, что не для того, чтобы видеть — он чуть было не сказал — Бонапарта (но Борис поспешно за него сказал — императора), но что у него есть дело.> Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса и, как это всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает.
— Однако я тебя стесняю, — сказал он опять Борису, — пойдем, поговорим о деле и я уйду.
— Да нет, нисколько, — тщетно уверял Борис. — А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись.
В маленькой комнатке, где спал Борис, Nicolas тотчас же начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить через своего генерала у государя.
Когда они остались вдвоем, бывшие друзья в первый раз испытали, что им неловко было смотреть друг другу в глаза. Борис отвечал:
— Да, я скажу генералу, только не знаю, что же я могу сделать? По моему, лучше бы прямо полковому командиру просить государя.
— Идите, Друбецкой, — послышался голос из большой комнаты.
— Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! — закричал почти Nicolas.
Борис улыбнулся.
— Напротив, всё сделаю, что могу, только я думал....
— Ну иди, иди, иди! — И, оставшись один в маленькой комнатке, Ростов долго ходил в ней взад и вперед и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.
————
Ростов попал в Тильзит в день, менее всего удобный для беседы с другом Борисом и для подачи бумаги Денисова. Самому ему нельзя было, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, но и Борис, которого он просил об этом, не мог сделать этого в этот день, 27-го июня. С утра разнеслось известие, что мир заключен, что императоры поменялись орденами, андреевским и почетного легиона, и что будет обед Преображенскому баталиону; его угащивает баталион французской гвардии. Борис уехал с раннего утра к своему генералу, Ростов пошел бродить по городу.[3135]
Подходя к двухэтажному дому, в котором стоял император Александр, Ростов неожиданно сошелся с знакомым генералом, который тотчас узнал его. Испуганный тем, что он будет отдан под суд, Nicolas хотел уйти за угол, но генерал остановил его. Генерал этот был князь[3136] Багратион.
— Э! Господин Ростов. Пожалуйста, пожалуйте сюда, — сказал он, улыбаясь. — Что или в отставку вышли, голубчик? Это не хорошо, — сказал он и строго, и шутливо.
— Я не из любопытства, ваше сиятельство, — сказал Nicolas,— у меня дело есть.
— Ну, ну, я не видал, — сказал Багратион, — а то беда, — и отвернулся.[3137]
Но тут уже Nicolas, которому вдруг пришла мысль, что этот добрый Багратион поможет делу Денисова, обратился к нему.
— Вы пособите, ваше сиятельство, храброму офицеру.
И Ростов рассказал всё дело Денисова, — Попросите государя.
— Я слышал, слышал, — сказал Багратион. — Хорошо, не обещаю, а может быть скажу, жаль молодца. — И Багратион вошел на крыльцо государя, у которого стояла лошадь государя, рыжая энглизированная, и лошади свиты.
Через несколько минут с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами. Это были господа свиты государя. Его лошадь берейтор Эне, тот самый, что был в Аустерлице, подвел к самому крыльцу, и по лестнице послышались шаги государя, которые сейчас узнал Ростов. Сердце его застучало и он, забыв опасность быть узнанным, подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу.
Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Nicolas (это был légion d'honneur), вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку, повернулся к князю Багратиону, вышедшему за ним, и, остановившись, сказал:
— Нет, не могу, князь, закон сильнее меня. Таких преступлений было слишком много.
Багратион, стоявший против Nicolas, переглянулся с ним. Государь надел шляпу, поставил ногу в стремя, сел и поехал галопом по улице.
* № 91 (рук. № 88. T. II, ч. 2, гл. XVIII).
Рана его еще всё не заживала, несмотря на то, что уже прошло шесть недель и не было важных повреждений.
— Всё от того, что Василий Дмитрич тревожится, от того и не заживает, — сказал офицер, товарищ Денисова по гошпиталю.
— Вздор, глупости, — закричал Денисов. — От собачьего содержанья не заживает! Разве нас, как людей, содержат? Как свиней! И всё так!
— Ну, а как твое дело идет? — спросил Ростов.
— Ничего, — сморщившись сказал Денисов, — что про эти глупости говорить.
Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дел и, когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той другой, вольной жизни, которая шла вне гошпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только тем, что происходило вокруг него: выписался ли этот Перновского полка офицер, придет ли к нему нынче доктор играть в бостон, будет ли нынче суп с курицей и т. п. были, казалось, единственные вопросы, имевшие для него интерес.
Один только раз в продолжение дня, который провел у него Ростов, Денисов вполне оживился. Это было тогда, когда за картами один из офицеров сказал, что теперь, слышно, большие награды будут и что Василью Дмитриевичу следовало бы прямо просить государя о своем деле.
