Псоглавцы - [80]

Отворилась дверь, вошел тюремщик, а за ним два вооруженных солдата. Завидя их, женщины отчаянно зарыдали, а Ганка потеряла сознание. Козина подхватил ее, обнял мать, затем детей. Он долго не выпускал их, порывисто целовал и благословлял, говоря ласковые слова дрожащим голосом.

На площади собрались несметные толпы народа. Теснота была такая, что немыслимо было пошевельнуться. Кто сюда попал, не мог больше сдвинуться с места. Во всех домах из окон высовывались головы, крыши были усеяны любопытными. Особенная давка была у здания ратуши; войска с трудом сдерживали толпу, скопившуюся перед воротами, чтобы увидеть осужденного. Тотчас же за цепью солдат, у самых ворот, стояла группа ходов — шестьдесят восемь человек — старых и молодых рослых мужчин, угрюмых и неподвижных, без чеканов. Взоры всех были устремлены на эту группу, на детей, которых держали на руках, на подростков, стоявших тут же, и на печальных женщин в длинных кожухах. Люди указывали на группу ходов, обменивались замечаниями; ходы словно ничего не слышали и не сводили глаз с ворот ратуши.

Вдруг все разом вздрогнули. За воротами послышался шум. Ворота раскрылись. Мерным шагом вышли оттуда солдаты, а за ними… он! Козина! Ходы заволновались. Таким ли был раньше этот статный крестьянин, когда-то здоровый, румяный? Как он осунулся, какой он бледный! Но идет твердыми шагами, голову держит прямо. Охваченные одним чувством, ходы рванулись вперед, чтобы в последний раз пожать ему руку. Солдаты оттеснили их, но Козина увидел своих земляков и улыбнулся им.

Стража остановилась у входа в ратушу. Осужденный взглянул на небо, которого он так давно не видел. Небо было безоблачное, голубое.

Тюремщик стал уговаривать Ганку и старую Козиниху успокоиться, так как сейчас будут читать приговор. Глаза всех устремились на балкон ратуши, куда вышло несколько чиновников. Один из них начал читать приговор уголовного суда, дабы все знали, в каких деяниях виновен осужденный.

Едва он кончил чтение, как по знаку другого чиновника скорбное шествие тронулось дальше.

В это мгновение один из ходов — это был старик Пршибек — сорвал с головы свою мохнатую шапку и, протянув руку к Козине, воскликнул:

— Прощай, наш страдалец!

Но слова его утонули в шуме голосов, и только ближайшие соседи услышали старческий голос Пршибека. Услышал его, видимо, и Козина, потому что он обернулся к старику, еще раз кивнул головой ходам и зашагал рядом со священником. Позади шли его мать и жена, ведя за руку Павлика и Ганалку. За ними шел Искра Ржегуржек и остальные ходы и ходки. По бокам маршировали солдаты, сдерживая натиск толпы.

Шествие медленно продвигалось от ратуши к Пражской улице. Впереди дорогу прокладывал взвод солдат. Непрерывно раздавалась приглушенная дробь барабана. С колокольни доносились удары похоронного колокола. Козиниха и Ганка в отчаянии ломали руки. Багровый туман застилал глаза Ганке. Все расплывалось в этом тумане, она слышала только неясный шум и глухой рокот да ужасный похоронный звон. Сердце ее холодело, грудь сжималась. Плакать она не могла. Ноги ее дрожали, подгибались колени. Она теряла сознание. Ходки вовремя подхватили ее.

Козина остановился. Остановилось и шествие. В толпе передавали друг другу, что жена осужденного упала, лишившись чувств. Все жалели ее — и шествовавшие по Пражской улице и глядевшие из окон горожане — и не знали, как выразить ей свое сочувствие. Вдруг в воздухе мелькнула серебряная монета, за ней другая, третья. За ними сверкнул золотой и тоже упал на колени к Ганке, которую кто-то усадил на каменную скамейку у дома. Деньги? То ли этим хотели выразить ей свое сочувствие, то ли думали оказать помощь несчастной крестьянке.

Ганка порывисто сбросила деньги с колен, точно это были не монеты, а раскаленные угли или отвратительные насекомые, и закричала:

— Отдайте мне моего мужа!..

Ее уговаривали остаться и не ходить дальше, но Ганка словно набралась новых сил и продолжала путь. Шествие миновало Пражские ворота и вышло за городскую черту, за которой раскинулись фруктовые сады и огороды. Толпа растекалась вширь. Многие спешили забежать вперед, к небольшому холму, где возвышалась виселица. Вокруг нее выстроились четырехугольником войска. Внутри четырехугольника, прямо против виселицы, впереди взвода солдат, стояли городские советники и разные чиновники, сидели на лошадях офицеры и некоторые важные особы, и среди них краевой гетман Гора и Ламмингер барон фон Альбенрейт. Плотно закутавшись в темно-серый плащ, барон разговаривал с гетманом. Бледное лицо тргановского пана было, как всегда, холодно и спокойно. Только белесые его ресницы задергались быстрее, когда внутрь четырехугольника вступил осужденный.

Ламмингер пристально следил за ним, не спуская глаз. Шагает твердо. Не пал духом, упрямая голова!

Снова огласили приговор. Козина спокойно выслушал его. Настала минута последнего прощания. Козина обнял мать, жену, детей, поцеловал их.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ламмингера при виде этой душераздирающей сцены прощания, когда женщины и дети залились слезами. Он наблюдал только за Козиной. Козина оторвался от своих и направился к виселице. Все так же твердо, не опуская голову, прямой и смелый… Вот он поцеловал поданный священником крест и ступил ногой на лесенку, ведущую туда, где его ждут палач и смерть. Все замерло в гнетущей тишине. Тысячи людей, еле дыша, боясь пошевельнуться, впились глазами в осужденного. Дул холодный ветер, шевеля перья на шляпах господ. И вдруг с той стороны, куда две ходки унесли детей Козины, тот же ветер донес чеденящий душу крик. Это вскрикнула мать Козины. Она на мгновение лишилась чувств, но тотчас же пришла в себя, выпрямилась, как пружина, и обратила горящий взор туда…