Псоглавцы - [79]

Рассказывая об этом, Искра вспомнил о происшествии, которое случилось с ними, когда они подъезжали к Пльзню. У самых городских ворот они столкнулись с каретой Ламмингера. Когда старый Пршибек узнал, кто едет в карете, он поднялся во весь рост на телеге, — откуда только прыть у него взялась, как у парня! — и, грозя кулаком, принялся осыпать Ламмингера проклятиями, Манке и женщинам немалого труда стоило усадить старика. Счастье, что тргановский палач ничего не заметил.

Тут вспомнил волынщик, как вошли они к Козине в камеру и как старый Волк узнал своего хозяина. Вы бы посмотрели, как он прыгал от радости перед Козиной, как старался лизнуть его! Мы уже уходим, зовем его, а он ни за что. Лег и лежит. Не идет — и все тут. Так и остался там…

— Ты еще будешь у Козины? — спросил Шерловский, и когда Искра ответил, что, вероятно, будет, все наперебой принялись просить его, чтобы он передал Козине и поклоны и рассказал ему, как им тяжело, что они не могут проститься с ним сами.

* * *

Ноябрьские сумерки спустились на королевский город Пльзень. Вечер был холодный, дул ветер. Городская площадь словно вымерла. Тихо, пустынно вокруг. В окнах зданий было темно; дома, мрачная, высокая ратуша, огромная церковь посреди площади — все утопает в непроглядной тьме. Только мерцающий свет неугасимой лампады тускло пробивался сквозь готические окна церкви. У ратуши расхаживал часовой, закутанный в плащ. Невдалеке, молча и не шевелясь, стояло несколько женщин в коричневых ходских кожухах. Они стояли молча, неподвижно, устремив свои взоры к церкви, темная башня которой терялась во мраке. Вдруг, словно по сигналу, они повернули головы к ратуше. Там заскрипели ворота, и показались две женщины, каждая с ребенком на руках. Ходки, среди которых была и Манка Пршибекова, поспешили к ним: Ганка и старая Козиниха вышли из ворот тюрьмы. В последний раз провели они вечер с Яном. В последний раз! Никогда больше не вернутся те вечера, когда все сидели дома вместе, когда Ганка убаюкивала Ганалку, а Ян шалил с Павликом, и все они были так веселы и так счастливы!..

Ганка глядела на женщин как безумная.

«Ничего удивительного, если бы она и старая Козиниха потеряли рассудок», — подумала про себя старая Буршикова.

Ходки обступили обеих женщин, чтобы проводить их и помочь им нести детей, уснувших на руках. Ганка не хотела идти домой: там ей душно, там все давит ее, говорила она. Ее долго уговаривали, и под конец две женщины насильно взяли ее под руки и повели. Но когда старая Козиниха, проходя мимо церкви, с плачем упала у дверей на колени и принялась со слезами молиться, Ганка вырвалась у них из рук и опустилась рядом со свекровью.

В это самое время в каземате, освещенном двумя восковыми свечами, горевшими перед распятием на маленьком столике, мелькала на стене тень ходившего из угла в угол Яна Козины. Он был бледен, но спокоен. Он слышал о приготовлениях, знал о сочувствии к нему ходов. Искра передал ему через мать привет земляков. Это было для него большим утешением.

Но что будет дальше с Ходским краем? И что будет с его семьей?

Два мучительных вопроса, на которые Козина не находил ответа. Он сложил руки и принялся молиться. Потом присел на ложе. Одолевала усталось. Голова его склонилась, и он заснул… Спал Козина хорошо до самого рассвета. Он проснулся только тогда, когда в двери загремел ключ.

Ему принесли вино и завтрак получше, чем обычно. Он едва прикоснулся к еде и выпил только немного вина.

Потом пришли мать, жена с детьми и Искра. Сердце Козины сжалось от боли при виде близких. Последняя встреча! До сих пор, когда они, уходя, прощались с ним, он мог утешать себя мыслью, что они придут еще вечером и завтра, и еще раз завтра. Теперь у него уже нет завтра… Ему понадобилось все его мужество, когда он увидел искаженные ужасом и отчаянием лица матери и жены.

— Бог даст, я умру не напрасно… Ломикар выиграл здесь, в мирском суде, но там, на божьем суде выиграю я, потому что наше дело правое и я умираю невинно.

Старая Козиниха ломала руки:

— И все это я наделала!.. Ганка права, я всему виной… Если бы я не прятала грамоты… О! Сын мой, прости меня!.. Прости и ты, дочка!..

Всякий, кто знал стойкую ходку, был бы потрясен, услышав из ее уст этот вопль отчаяния, этот крик материнского сердца. Сын обнял рыдающую мать и утешал ее, а потом взволнованно обратился к жене:

— Я прошу тебя, Ганка, не думай так и не вини мать ни в чем. Она нисколько не виновата. Все, что я сделал, я сделал бы и без нее. Ты ведь знаешь, что меня давно мучили эти мысли…

Он снова наклонился к детям, говорил с ними, гладил их по головке и вдруг, точно вспомнив что-то, повернулся к жене и матери и просил простить его за то, что он причинил им столько горя.

— Воздай вам бог за вашу любовь! А ты, Ганка, возьми… — Он вытащил красные ленты из петлицы своего венчального, теперь истрепанного жупана и протянул жене. — Я все время берег их. Это была для меня единственная память о тебе, о доме, о вас всех… Мужья берут их с собой в могилу, но я не хочу, чтобы они побывали на…

Он не досказал, что не желает эту дорогую память нести на виселицу…