Псковская судная грамота и I Литовский Статут - [10]
Институт общественных защитников известен и Законнику Стефана Душана. Cт. 71 «О сироте» говорит следующее: «Сирота коя несть яка прети или отпирати да дае пьрьца кои ке отпирати» («Cирота, которая не в состоянии искать или отвечать (на суде), да представляет защитника, который будет отвечать»)[169]. Как отмечал В. В. Ягич, по Статуту острова Крка, обязанностью «присежников» было «браните довице и сироте и такой иних убозих люди»[170].
Прослеживаются определенные черты сходства в функциях славянских правоохранителей («аккузаторов», «прокураторов», «соков») и англосаксонских «шерифов». В раннесредневековой Англии на «шерифов» возлагались полицейские обязанности. Шерифы, именовавшиеся также «герефа», «шир-герефа», избирались населением графства и приносили присягу, являясь «охранителями мира»[171]. Эти должностные лица изначально занимались только лишь поиском воров и украденного, однако постепенно сфера их компетенция расширялась. К «шерифам» можно было обратиться с требованием правосудия, они назначали срок слушания дела в суде, следили за соблюдением судебного порядка, объявляли королевские указы и следили за их выполнением[172], организовывали население для преследования воров и поиска похищенного, осуществляли контроль за деятельностью купцов, свидетельство купли-продажи[173].
Итак, и у славян, и у англосаксов данные лица занимались изначально лишь поиском воров и покражи. Чем объяснить такое сходство?
Думается, зарождение данного института можно отнести к тому времени, когда для противодействия преступности существовали первобытные, примитивные механизмы, как то: месть, саморасправа, вооруженный отпор и т.п. Воровство же, как преступление тайное, в силу своей специфики вызвало появление особых специалистов, занимавшихся поиском похищенного и выявлением воров. Постепенно, по мере складывания представления о правонарушении, их функции расширялись.
Интересный «юридический» обычай записал М. Забылин: «Если в доме случилась пропажа и признаков никаких не было, кроме одного подозрения, то вызывали ворожею или колдуна, и эти обличители присматривались к животу подозреваемого. Как это производилось, неизвестно, но, во всяком случае, нужно предполагать, что от этой ворожбы возникла пословица: плохо лежит – брюхо болит»[174]. Это, несомненно, отголосок дохристианских языческих верований. Мы знаем, что князьям принадлежали судебные полномочия. Но князья у языческих славян нередко выполняли и роль верховных жрецов. Во многих славянских языках слова «жрец» и «князь» звучат почти одинаково[175]. Можно предположить, что в древности поиском воров и украденного занимались особые «ворожеи» – жрецы, которые затем и выдавали воров князю, судившему их при участии рода или племени. Поиск воров сопровождался, вероятно, магическими действиями с тем, чтобы вызвать подношения, жертвы богам и т. п. со стороны заинтересованных лиц.
Институт «соков» можно связать и с институтом «законоговорителей», вещателей права, известным многим народам[176].
Так, в раннесредневековой Исландии на альтинге специальный «законоговоритель» ежегодно оглашал право[177]. У народов Северного Кавказа еще в XIX в. был известен титул «язык народа», дававшийся за доблесть, храбрость, участие в судебных разбирательствах, знание обычаев и красноречие[178].
Обратимся теперь к рассмотрению древнерусских «ябетников». Одной из проблем является происхождение самого этого термина. Отметим, что глагол «сочить», являясь по сути общеславянским, был известен как на юге Руси, так и на севере. Этот глагол встречается и в новгородских берестяных грамотах[179]. В более позднее время, во второй половине XVII в. Белозерском уезде, в особых документах – «следовых записках» употребляются выражения «след высочили», «высочили след»[180].
В связи с этим возникает вопрос: почему Русской Правде известен «ябетник», а не «сок»?
О происхождении термина «ябетник» в XIX в. была высказано убедительное предположение: этот термин представляет собой ославяненное германское слово, означающее должностное лицо: Aembed (гот.) – должность, Embede (дат.) – должность, Ambtman (нем.) – служитель[181]. Эта точка зрения разделяется и современными филологами[182]. По мнению П. Н. Мрочек-Дроздовского, «ябетники» являлись не земскими общинными, но княжескими «соками», в противном случае они удержали бы славянское название, как в южнорусских и западнорусских землях, где в Судебнике Казимира и I Литовском Статуте упоминается «сок»[183]. Н. А. Максимейко полагал, что «ябетники» в качестве княжеских чиновников выступали лишь на Севере в Новгороде[184], однако такой взгляд представляется спорным. М. Ф. Владимирский-Буданов приводил Витебский привилей 1503 г., из которого явствует, что «ябетники» – «ябедники» являлись должностными лицами и в это время, причем их должность носила общественный характер. В случае злоупотребления со стороны чиновников наместнику предписывалось избирать в «подвойские» и «ябедники» «добрых людей», которые бы мещанам «любы были»
